Скит расположен прямо против новой церкви и похож на обыкновенную русскую избу. Теперь тут жил священник со своим псаломщиком, и по его приглашению у него остановился Тронтхейм. Тронтхейм попросил нас войти; мы сидели в двух теплых, уютных комнатах с открытыми печами, похожими на наши норвежские печи.
Потом мы пошли посмотреть собак, которые находились на равнине невдалеке от домов и чумов. Лай и вой становились по мере нашего приближения все громче. Еще издалека мы были удивлены видом развевающегося на верхушке шеста норвежского флага. Лицо Тронтхейма озарилось гордой радостью, когда он увидел, что мы заметили флаг; он объявил, что предпринял свою экспедицию под таким же флагом, как и мы.
Привязанные собаки задавали оглушительный концерт. Некоторые из них – с длинной белоснежной шерстью, стоящими вверх ушами и острой мордой – были с виду настоящими породистыми псами. Ласковые и добродушные, они сразу снискали наше расположение. Другие – короткошерстые, а иные из них черные и пестрые – смахивали на песцов.
Различие пород бросалось в глаза с первого взгляда; вдобавок некоторые своими отвислыми ушами выдавали сильную примесь европейской крови. Осмотрев собак и подивившись, с какой жадностью пожирали они сырую рыбу (сиговой породы), что не обходилось у них без грызни с ближайшими соседями, мы предприняли небольшую экскурсию за дичью к находившемуся неподалеку озерку.
От этого озерка шла канавка, служившая водопроводом для Хабарова. По словам Тронтхейма, она была вырыта монахами и, вероятно, являлась единственной работой, до которой они снизошли. Так как дно состояло из мягкой глины и канавка была узка и мелка, вроде маленького рва или сточной траншеи, то вряд ли работа была чересчур утомительна. На холме над озерком находился флагшток, водруженный в честь нашего прибытия гостеприимным Тронтхеймом и с первой же минуты привлекший наше внимание.
На вымпеле, как я случайно заметил, было написано: «Vorwärts»[115]. Тронтхейм считал, что таково название нашего корабля. Он был сильно огорчен, узнав на судне, что настоящее его имя «Fram». Я утешил его, сказав, что смысл обоих слов одинаков и приветствие поэтому равноценно, выражено ли оно по-немецки или по-норвежски.
Потом Тронтхейм сообщил мне, что он норвежского происхождения. Его отец был капитаном судна из Тронхейма, а мать – эстонка, жительница Риги. Отец его ходил в море и рано умер, поэтому сын и не научился по-норвежски.
Само собой разумеется, мы горели желанием прежде всего разузнать состояние льдов в Карском море. Нам не терпелось отправиться как можно скорее дальше; но сначала пришлось почистить паровой котел[116] и, кроме того, исправить кое-какие повреждения в трубах и клапанах машины. Понадобилось несколько дней, чтобы привести все в порядок. На следующее утро Свердруп, Педер Хенкриксен и я в маленькой лодке с керосиновым двигателем отправились к восточному устью Югорского Шара, чтобы собственными глазами убедиться, каков лед на востоке.
Туда было 4 мили. По проливу с востока несло много льда, и так как ветер был северный, то мы пошли под северным берегом, где скорее можно было рассчитывать найти свободный фарватер. Мне выпала неблагодарная задача быть одновременно рулевым и мотористом. Лодка двигалась геройски со скоростью примерно 6 миль в час. Все шло великолепно. Но, к сожалению, счастье редко бывает продолжительно, в особенности, когда имеешь дело с лодкой, снабженной керосиновым двигателем.
Из-за какого-то изъяна в циркуляционном насосе мотор вдруг остановился. Мы еле-еле доползли до северного берега, запинаясь на каждом шагу. Там я, после двухчасовой напряженной работы, настолько исправил мотор, что мы смогли продолжать наш путь к северо-востоку, по проливу, среди плавучего льда. Дело кое-как шло, если не считать одной – двух остановок из-за разных непредвиденных капризов мотора.
Каждый раз, когда силач Педер начинал крутить ручку, чтобы снова запустить мотор, тот давал такой толчок, что чуть не вывертывал ему руку из плечевых суставов, и Педер летел кувырком в лодку. Это вызывало взрыв веселья. Время от времени мимо нас с шумом пролетала стайка морянок (Harelda glacialis) или других птиц, и всякий раз одна или две падали жертвами наших выстрелов.
Сначала мы держались берегов Вайгача, но затем повернули к южной стороне пролива. Примерно на середине пути я был поражен неожиданным открытием, что под нами просвечивает дно. От неожиданности я чуть не посадил лодку на мель, которой никак уже не предполагал обнаружить здесь. Глубина была едва ли более одного – двух метров, и оттого течение неслось так стремительно, как в бурной реке. Мели и подводные скалы попадаются тут повсюду, в особенности на южной стороне Югорского Шара. Поэтому, проходя по проливу на судне, надо быть очень осторожным.