На обратном пути мы на полном ходу налетели на подводный камень, лодка стукнулась о него раза два и проскочила; но когда она уже соскальзывала в воду, винт ударился о камень так, что корма высоко подпрыгнула и мотор завертелся с невероятной скоростью. Все это произошло меньше чем в секунду, и когда я остановил мотор, было уже поздно. К несчастью, оказалась сбитою одна из лопастей винта. Тем не менее мы все-таки продолжали путь и с одной лопастью. Лодка шла немножко неровно, но двигалась вперед довольно быстро.
Под утро, приближаясь к «Фраму», прошли мимо двух ненцев, которые, вытащив лодку на льдину и плашмя растянувшись на льду, подстерегали тюленей. Любопытно, что подумали они, глядя, как мы скользили мимо в маленькой лодчонке без пара, без паруса, без весел… Мы же сами, рассевшись с удобством в лодке, смотрели на этих «бедных дикарей» с самодовольным состраданием европейцев.
Но высокомерие не ведет к добру. Не далеко успели мы отъехать, как вдруг – трррр… ужасный треск… обрывки лопнувшей стальной пружины с жужжанием пролетели мимо моего уха, и – «мельница» остановилась. Ни взад, ни вперед. Оказалось, что от тряски при толчках однокрылого винта лот-линь постепенно втягивало в передачу махового колеса, а затем весь он очутился вдруг в механизме и настолько основательно в нем запутался, что привести машину в порядок можно было, только разобрав ее всю на части. Таким образом, пришлось нам смиренно возвращаться назад на веслах к нашему гордому судну, которое уже давно манило нас своими «котлами с мясом».
В итоге дня были получены сравнительно хорошие известия о Карском море, примерно сорок штук птиц – в большинстве полярных гусей и морянок, один тюлень и… приведенная в негодность моторная лодка. Лодку мы с Амунсеном вскоре снова привели в порядок, но при этом я, как ни прискорбно, навсегда подорвал свою репутацию среди местного русского и ненецкого населения. Некоторые из них утром были на судне и видели, как я работал в поте лица над починкой лодки, засучив рукава, без пиджака и без жилета, чумазый от копоти и машинного масла. Потом, придя к Тронтхейму, они говорили: «Какой же это большой начальник? Работает, как простой матрос, а с виду хуже бродяги». Тронтхейм ничего не мог привести в мое оправдание; против фактов не поспоришь.
Вечером некоторые из нас отправились на берег, чтобы испытать собак. Тронтхейм отобрал десяток и запряг их в ненецкие нарты. Но едва я уселся и мы приготовились тронуться, как упряжка заметила поблизости какого-то злополучного чужого пса, и вся собачья свора сорвалась с места вместе с нартами и с моей драгоценной особой и кинулась на несчастное животное. Произошла невообразимая свалка: как стая диких волков, все десять наших собак набросились на одну; ее рвали и кусали, куда пришлось, кровь лилась ручьем, и жертва выла самым отчаянным образом. Тронтхейм бегал вокруг и бешено колотил своей длинной палкой направо и налево. Со всех сторон сбежались с криками ненцы и русские. А я сидел на санях в центре побоища в качестве онемевшего от ужаса зрителя. Прошло немало времени, пока я догадался, что тут, пожалуй, и для меня найдется дело. С воинственным криком бросился я на самых больших забияк, хватил одну, другую по загривку и дал, таким образом, бедняге возможность улизнуть.
Во время этой баталии собачья упряжь сбилась и перепуталась; потребовалось время, чтобы снова привести ее в порядок. Наконец все было готово, опять Тронтхейм хлопнул кнутом, крикнул: «Прр, прр», и мы бешено помчались по траве, глине и камням, пока не стала грозить опасность, что собаки унесут нас в устье маленькой реки (лагуны?). Упираясь ногами в землю, я тормозил изо всех сил, но собаки продолжали мчать меня за собой. Общими силами мне и Тронтхейму удалось остановить собак как раз в ту минуту, когда они намеревались броситься в воду, хоть мы и кричали на них во все горло: «Сасс, сасс» («стой, стой»), так что слышно было на все Хабарово. Наконец, нам удалось повернуть собачью упряжку в другую сторону, и она снова пустилась бежать так, что стоило больших трудов не слететь с саней. Это была беспримерная летняя прогулка, и мы невольно прониклись уважением к силе собак, которые с такой легкостью мчали двоих людей по этой скверной, чтобы не сказать больше, дороге. Очень довольные вернулись мы на судно, обогащенные, сверх того, новым опытом: ведь езда на собаках, по крайней мере вначале, требует порядочного терпения.
Летний вечер
Сибирская собачья упряжь замечательна своей примитивностью: всего-навсего толстый веревочный или парусиновый хомут вокруг спины и брюха ездовой собаки, который придерживается на месте куском веревки, привязанным к шлейке (ошейнику), от которой под брюхом и затем между задними ногами идет постромка; эта постромка часто, по-видимому, причиняет собаке беспокойство.
Я был неприятно поражен, узнав, что все собаки, за исключением четырех, кастрированы.[96] Тронтхейм объяснил мне, что в Сибири кастрированные собаки считаются самыми лучшими. Это, однако, расстраивало мои планы, я рассчитывал на умножение семьи во время плавания. Теперь оставалось возложить все надежды на четырех кобелей и на Квик – суку, которую мы взяли с собой в Норвегии.[97]
На следующий день, 1 августа, в Хабарово был большой праздник – Ильин день. Ненцы, ближние и дальние, прибыли со своими оленьими упряжками для празднования этого дня. Вначале они побывали в церкви, потом– все перепились до бесчувствия. Нам непременно нужны были с утра люди, чтобы накачать пресной воды в машинный котел и налить бочонки питьевой водой; по случаю праздника нельзя было найти ни одного человека. В конце концов, пообещав щедрое вознаграждение, Тронтхейму удалось завербовать нескольких бедняков, у которых не хватало денег, чтобы вечером напиться, как подобало в такой день.
Утром в этот день я сошел на берег, отчасти для того, чтобы уладить дело со снабжением водой, отчасти, чтобы собрать окаменелости, которыми очень богата почва, особенно на мысу ниже пакгауза Сибирякова. Затем я отправился на холм, лежащий к западу, у флага Тронтхейма, и стал смотреть на море, нет ли «Урании». Но ничего не было видно, кроме непрерывной полосы моря. Тяжело нагруженный своими находками, вернулся я в Хабарово, где, конечно, воспользовался случаем посмотреть на празднество.
Уже с раннего утра появились женщины в своих лучших нарядах. Яркие цвета, юбки со множеством складок и сборок, косички волос, спускающиеся низко по спине и заканчивающиеся большими цветными бантами. Перед крестным ходом старый ненец и молодая стройная девушка привели тощего оленя, которого надлежало принести в жертву у старой церкви. Здесь господствовал, как сказало выше, раскол; почти все ненцы в этой местности были староверами и посещали старую церковь. Вместе с тем ходили они иногда и в новую, чтобы, насколько я мог понять, не обидеть священника и Сибирякова. Или, быть может, это делалось для того, чтобы вернее обеспечить себе доступ в царство небесное? Судя по тому, что я узнал по этому поводу от Тронтхейма, главное различие двух религий состоит в способе совершения крестного знамения или в чем-то вроде этого.
Сегодня в обеих церквах был большой праздник. Все ненцы побыли недолго в новой церкви, чтобы сейчас же устремиться в старую. У них там не было священника; но сегодня они сложились и предложили священнику новой церкви два рубля, чтобы он совершил богослужение в старой церкви. Тот, после зрелого размышления, согласился и в полном священническом облачении переступил ветхий порог церкви. Здесь был до того спертый воздух, что я не мог простоять более двух минут и вернулся на судно.
После обеда поднялся шум и гам, с течением времени все усиливавшийся. Очевидно было, что теперь наступила самая серьезная часть праздника. Несколько ненцев рыскали на оленях по равнине, как безумные. Они уже не могли сидеть на санях, а лежали или волочились за санями, без умолку горланя. Некоторые из моих товарищей были на берегу, и их рассказы о том, что там творилось, были далеко не назидательны. Все без исключения, и мужчины и женщины, перепились и шатались по селу, выписывая ногами кренделя. В особенности произвел неизгладимое впечатление один молодой ненец. Он сел в нарты, хлестнул оленей и помчался сломя голову между чумами, давя крепко привязанных собак, песцов и все, что ему попадалось на пути; потом вывалился из нарт и, зацепившись за вожжи, потащился по песку и глине. Святой Илья, должно быть, почел себя крайне польщенным таким чествованием. К утру шум повсюду постепенно затих, весь поселок заснул сном пьяного.
96
Кастрирование ездовых собак предотвращает заболевание орхитисом (воспалением семенных желез), которым легко заболевают кобели вследствие трения постромок.
97
Квик – помесь эскимосской собаки с ньюфаундлендом; родилась она во время датской экспедиции в восточную Гренландию под начальством лейтенанта Ридера (1891/92 г.). Ридер прислал мне Квик в подарок, и она оказалась превосходной ездовой собакой.