Фройляйн Дора Диамант провела ночь у гроба усопшего в примыкающей к заведению часовне.
Труд сообщить семье по его собственной просьбе взял на себя господин Роберт Клопшток.
Пациент Кафка будет похоронен в Праге 11 июня 1924 года.
Часть первая
Роберт
В шлейфе черного дыма, тянувшегося за локомотивом, ему виделось дурное предзнаменование. В окне купе бесконечной вереницей мелькали вершины и скалы. Когда-то ему доводилось читать, что самая высокая горная цепь Татр вздымается на высоту 2500 метров и возвышается над остальными Карпатами. В долине темно-зеленым ковром простирались еловые леса, растворяясь у подножия заснеженных гребней на фоне серого горного пейзажа. Он подумал, на сколько может затянуться его пребывание в этом чертовом санатории. И тут же поправился: «Скорее уж заточение». Профессор Имре Диц, один из преподавателей факультета медицины – тот самый, что посоветовал ему лечить туберкулез в Матлярах, – смущенно замолчал, когда он спросил его, что вообще может уготовить человеку эта болезнь. Потом наконец не выдержал и сочувственно сказал: «Вы, Клопшток, с этим справитесь, главное, верить».
Он улыбнулся, увидев на вершине скалы серну. Пусть Имре Диц убирается к дьяволу вместе со всей своей коллегией будапештских профессоров! Роберт не будет сидеть сложа руки и ждать, когда болезнь, пожирающая его легкие, отступит благодаря влиянию этих высокогорий, по всеобщему убеждению весьма и весьма пользительных, которые лишат ее питательного кислорода. Он свой шанс не упустит. Из-за проблем со здоровьем декан медицинского факультета разрешил ему перенести экзамены на более поздний срок. В его чемодане поместилась целая библиотека лекций по медицине, книг по анатомии и учебников по хирургии. «Память всегда была моим коньком», – пришла ему в голову горделивая мысль. По возвращении в Будапешт он еще заткнет за пояс приятелей с их выпускного курса, которые похоронили его живьем, узнав о характере терзавшей его болезни.
Оставшееся место в чемодане заняло полное собрание сочинений Достоевского, который украсит грядущие недели одиночества и тоски. Достоевский вполне стоил компании других людей. Роберт давно пообещал себе его еще раз перечитать. Ему нравился содержащийся в книгах этого писателя вызов. Изучать медицину и читать в полном объеме Достоевского вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым, по крайней мере в его случае. А что еще там делать, как не учиться и не читать? Разве что поглощать цистернами молоко со сметаной, которые, по утверждению врачей, могут одолеть болезнь.
Не исключено, что нескончаемые дни, уготованные ему ближайшим будущим, позволят вновь взяться за его собственный роман. Он постоянно находил предлоги, чтобы к нему не возвращаться, без конца откладывая на потом. В верховьях этих гор никаких оправданий у него уже не будет, ни ночных дежурств в больнице, ни неразделенной любви. Безлюдье здешних вершин растягивало время до бесконечности. Наконец-то у него будет возможность воплотить свою мечту в жизнь. Он всегда грезил о карьере писателя, даже не представляя, как можно прожить всю жизнь, не сочинив ни одного романа. Его амбиций хватило бы на десятерых, он либо станет новым Чеховым, либо останется никем, а свою жизнь посвятит исцелению тел и утешению душ. Но стоило взять в руки перо, как перед ним тут же разверзалась пропасть, и он замирал, будто парализованный сомнением. Каждая строка стоила огромных усилий. Слова не лились, а будто срывались каплями с капельницы, в диалогах пробивалась фальшь. Ему не давали покоя самые разные вопросы. Что лучше – слиться с мукой и выразить ее в полной мере или окончательно забыться? Как упорядочить повествование и облечь его героев в плоть? В отсутствие точных представлений о финале он не понимал, как к нему подступиться. И что ему оставалось – двигаться наобум? Повествование состояло из двенадцати глав, из которых ни одна не доставляла ни малейшего удовольствия. Где черпать вдохновение, в книгах или в реальной жизни? Он прочел что только можно, но разве можно в двадцать с небольшим лет считать себя подлинным знатоком человеческого существования?
Роберт мечтал встретить сострадательную душу, которая положила бы всем этим вопросам конец. Но преподаватели, узнав о его надежде презреть медицинскую стезю, предпочтя ей какую-то другую, лишь смеялись ему в лицо. Не говоря уже о сокурсниках, в лучшем случае одержимых карьерой, в худшем попросту желавших обеспечить себе безмятежное существование. Притом что самого Роберта такая безмятежная жизнь вгоняла в тоску.