Купша ничего больше не добавил, стараясь быть как можно более кратким и не запутать дело.
— И… тебе нужны деньги?
— Да, — ответил Купша, — нужны малость, ведь у меня семья, да и большая.
— А кто ты есть? — вдруг выпалил Драпака и нахмурился.
— Бедные мы, а то ведь, если бы не так, то…
— Мне человек нужен, — отрезал слесарь. — А мне подсовывают всякую дрянь, всяких голодранцев, как будто мой станок может глотать всех без разбора… Ты мне нравишься, если только ты работяга.
Купша молча смотрел ему в лицо, не зная, что ответить.
Драпака и не ожидал ответа. Он задавал вопросы словно для того, чтобы как можно дольше задержать Купшу и рассмотреть его. Потом Драпака протянул руку, указывая на дверь в мастерскую, и сказал:
— Пойди туда, там около большого сверлильного станка лежат несколько суппортов. Принеси их и положи здесь, где стоишь.
Купша выполнил поручение.
— А теперь можешь идти. Заглядывай! — сказал Драпака, не останавливая станка.
Когда Купша явился на следующий день, Драпака полчаса заставил его ждать, прежде чем сказал, что не может взять его в ученики, потому что начальство не одобряет переход из одного цеха в другой, а тем более рабочего, который только недавно получил квалификацию.
— Сожалею, — коротко заключил Драпака. — Попытайся в другом месте. Будь здоров! — И повернулся к шкафчику, где у него хранились инструменты.
Купша продолжал стоять возле станка, словно и не слышал, что ему сказал Драпака. Но поскольку слесарь больше не вымолвил ни слова, ему пришлось в конце концов уйти.
До сих пор Купша приходил к слесарю нерегулярно, иногда пропускал день-два. Но после того как Драпака отказался взять его в ученики, он стал являться ежедневно.
Слесарь делал вид, что не обращает на него внимания. Лишь иногда, когда появлялся Купша, он бросал на него колючий, злой взгляд, а про себя смеялся. Как-то раз он не выдержал:
— Если ты еще будешь ходить сюда, товарищи скажут, что ты отлыниваешь от работы. — Купша молчал. Тогда вдруг Драпака заорал на него: — Чего ты стоишь над моей душой? У тебя что, семьи нету, профсоюза нету? Хочешь, чтоб я тебя вот этой трубой огрел?
Купша едва заметно вздрогнул, но не двинулся с места, словно был глухим. Драпака пристально взглянул на него и нахмурился. У него был не очень высокий лоб и, когда он хмурился, густая черная шевелюра почти смыкалась с кустистыми бровями. Видя, что Купшу не запугать, Драпака расхохотался и, вытирая рот левой рукой, оставил на подбородке масляную полосу.
— Если я тебя не могу взять, — медленно проговорил он, — то ты можешь пойти к другому. Ты здесь хочешь работать, на этом станке?
Купша мрачно кивнул головой. Драпака еще раз пристально посмотрел на него, словно впервые увидел Купшу, пожал плечами и сказал:
— Уж если тебе так хочется, то напиши заявление и дай на подпись начальнику цеха. А без этого не являйся, все равно тебя здесь не примут.
Купша написал заявление, но все оказалось не так-то просто, как воображал он. Начальник цеха посмеялся, когда узнал, чего он хочет, а потом разозлился и выгнал его.
Только с помощью Килиана, к которому обратился Купша, ему удалось добиться положительной резолюции. Купша никак не мог разобраться в характере Килиана, побаивался его и поэтому не решился пойти к нему сразу. И только потеряв всякую надежду добиться своего, он отважился просить Килиана, затаив в груди страх, что вот теперь-то тот и раскусит его, Купшу, поймет наконец, какую ошибку совершил, заставив его получить специальность. И, действительно, пока он стоял перед Килианом, это был прежний Купша, смущенный и весь внутренне подобравшийся, готовый к самозащите.
Килиан мельком взглянул на него, выслушал, что он хочет, равнодушно прочел заявление и коротко, едва внятно сказал, что Купша может идти. Он инстинктивно чувствовал, что социальное самосознание Купши крепнет с каждым днем. Чувство непомерной гордости, которое испытывает этот человек, думал Килиан, — это тот взрыв, в результате которого освободилась его личность. Обретя неожиданно свободу, после того как пережила длительный период жестокого подавления, эта личность потеряла внутреннее равновесие. Будь это в другие времена, она, эта личность, вырвавшаяся на свободу, словно нефтяной фонтан из недр земли, могла бы стать действительно неконтролируемой и опасной. Но в обществе, где накопление богатств как средство самовыражения уже не существует, имеются объективные гарантии, что личность, столь бурно проявляющая свою индивидуальность, рано или поздно сольется с творческой энергией широких масс…