В школе, как только мы увиделись, я тут же спросила о том, что меня интересовало. После первых же слов она посмотрела на меня как-то неестественно подозрительно и ничего не ответила. Несколько дней длилось это напряженное молчание. Каждый раз, когда я намекала на происшедшее, а это я делала тысячу раз на дню, каждый раз она, словно животное, пряталась в свою нору, инстинктивно защищаясь. Только на пятый день, после яростной, беспощадной борьбы, в которой я оказалась сильнее, она, обессиленная, побежденная, уже равнодушная ко всему, решилась признаться.
«Мы ходили, — ответила она на мой вопрос, — чтобы вместе с мамой отнести секретарю гимназии, который живет недалеко от улицы Браниште, корзину с сосисками и домашней колбасой, ведь у нас недавно зарезали свинью».
«А зачем это?» — спросила я.
«Зачем? — пожала Марилена плечами. — Не знаю, зачем. Так нужно».
У Марилены, у бедной Марилены было безошибочное чутье: с этого момента она стала самой обыкновенной, ординарной подружкой. Но какое дело было мне до нее, когда идея, для которой я пожертвовала всем прозрачным и кристальным, что было во мне, когда свободная территория оказалась фактически давным-давно покоренной, вассальной. Нет, мои действия вовсе не были непосредственными, чистыми, фантастическими, они были в полной зависимости от той социальной лестницы, которая возвышалась надо мной и подавляла меня своим презрением и силой. Смех Марилены платил подать в виде корзины колбасы самому крохотному, самому жалкому человечку — колесику социальной машины. Отсюда, с самого низу, из этого подвала человечества, путь до вершины, к подлинной свободе показался мне тогда непомерно тяжелым, невозможным, утопическим. Это было второе происшествие, которое так же, как и первое, может показаться тебе незначительной деталью, сильно преувеличенной разгоряченным воображением. Но насколько все это было реально! Войня, опекающий меня палач, смех Марилены, этот заранее подавленный бунт! Случай с Мариленой многое объяснил мне в поведении людей, находящихся на низших ступенях того мелкобуржуазного общества, к которому я принадлежала. Но я хочу тебе рассказать и о той буржуазии, которая была наверху. Все нужно воспринимать в единстве, как пол и потолок одной комнаты, построенной из тех материалов, которые попались под руку. С детских лет я была существом весьма положительным и всегда имела наклонность создавать для себя, пусть второпях и из чего попало, какие-то точные ориентиры, по которым я могла определять свой путь.