Теперь самое время перейти к разговору о тех откровениях и видениях Франциска, которые по справедливости считаются главными в его жизни, и, конечно же, являются закономерным следствием его прелестной мистической практики. Оба видения, о которых здесь будет упомянуто, имели место на горе Альверно, подаренной ассизскому подвижнику на закате его земной жизни.
Первое из них необычайно наглядно показывает, в чём коренилось то самоуничижение Франциска, которое красною нитью проходит через всю его жизнь. Действительно, как и в том «смиренном споре» с братом Львом, о котором было упомянуто выше, в большинстве своём речения ассизца сопровождались крайне уничижительными высказываниями о самом себе: «Я — самый недостойный и гнусный человек, какие только есть у Бога в этом мире»136, «невежествен я и глуп»137, и многое-многое другое. Наглядным же свидетельством истинного понимания его самоуничижения является следующая фраза из его «Послания ко всему Ордену»: я — «ничтожный и слабый, ваш последний раб... Услышьте, сыновья Господа и братья мои, и внимайте словам моим. Приклоните ухо вашего сердца и повинуйтесь гласу Сына Божьего»138.
Итак, молясь однажды на горе Альверно словами самоуничижения: «Господи, что я пред Тобой? что значу я в сравнении с силою Твоею, ничтожный червь земли, ничтожный Твой служитель!» — и повторяя эти возгласы непрестанно, Франциск получил на своё вопрошание тот ответ, к которому стремился и которого чаял, а именно: явились ему два больших света, в одном из которых он узнал Создателя, а в другом — самого себя139... То уподобление Христу, к которому Франциск столь рьяно стремился в продолжение всей своей сознательной жизни, в его душе, наконец-то, произошло: он увидел себя равным Богу! И именно это видение является одной из главных причин того, что ученики Франциска, его последователи и почитатели говорили в один голос о том, что в их учителе и наставнике произошло новое воплощение Христа140.
Второе же откровение, происшедшее с ним на той же горе, имело такую силу, что впоследствии послужило одним из главных мотивов для канонизации подвижника, происшедшей спустя всего лишь два года после его смерти141. Конечно же, речь идёт о главном (с точки зрения самих католиков) событии в жизни Франциска — стигматизации, то есть появлении на теле его ран и язв, подобных крестным ранам Спасителя. А дело было так: 14 сентября 1224 года, в день Воздвижения Креста Господня, Франциск стоял на коленях, воздев руки к небу и молясь о том, чтобы Бог дал ему возможность пережить страдания, которые испытал на Кресте Сам Господь (заметим: вновь — молитва без покаяния)... Столь необычное и интересное желание станет более понятным, если вспомнить, что подобное непреодолимое стремление «созерцать любимый облик Христа и страдать Его страданиями» было и у Е. И. Рерих, впоследствии также ощутившей своё тождество со Христом142... Итак, через некоторое время, молясь подобным образом, Франциск приобрёл твёрдую уверенность в том, что просимое осуществится. И сразу после этого «он отдался созерцанию страданий Спасителя, созерцанию, доведённому до высшей степени сосредоточенности». Наконец, «в избытке ощущаемых им любви и сострадания, он почувствовал себя совершенно превращённым в Иисуса»143.
Здесь мы позволим себе немного остановиться. Ранее уже говорилось о том, что Франциск не получил духовного руководства в молитве (что крайне необходимо для нормальной духовной жизни); образ же молитвы создавал (или, лучше сказать — сочинял) себе сам. К какому же духовному состоянию он пришёл? Для ответа на этот вопрос мы проведём параллель и выделим общие черты в молитвах Франциска и буддийской медитации.