Куда завела Франциска такая духовная жизнь, можно заключить хотя бы из слов, сказанных им уже на смертном одре: «Я прощаю всем моим братьям, как присутствующим, так и отсутствующим, их обиды и их заблуждения и отпускаю им грехи их, насколько это во власти моей». Заметьте — не просит прощения даже перед смертью; напротив, сам прощает. И, наконец, заканчивает он свою жизнь с полным осознанием своей праведности: «Я исполнил то, что должен был исполнить»151. Здесь мы видим уже полную противоположность тому, что сказал Сам Господь: «Когда исполните всё поведенное вам, говорите: “мы рабы ничего не стоющие, потому что сделали, что должны были сделать”» (Лк. 17, 10).
Далее, проводя сравнение мистики Франциска со святоотеческим учением, необходимо вспомнить и о том, что все видения и откровения ассизский аскет и его «меньшие братья» получали в результате бурного проявления чувств и эмоций. Но, как замечает преподобный Исаак Сирин, «начало истинной жизни в человеке — страх Божий. А он не терпит того, чтобы пребывать в чьей-либо душе вместе с парением ума, потому что при служении чувствам сердце отвлекается от услаждения Богом»152, и человек испытывает именно чувственные удовольствия. Кто скорбит сердцем, а чувствам даёт свободу, — продолжает он, — тот подобен больному, который страждет телесно, а уста имеет отверстыми для всякой вредной ему снеди153. Но сколько бы [такой] человек ни употреблял усилия, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он и возведёт взор к духовному и будет доходить до него разумением не вовремя, то скоро притупляется зрение его, и вместо действительного усматриваются им призраки и образы»154.
Недаром опытные подвижники, такие, как преподобный Иоанн Лествичник, глубоко знакомые с молитвенным деланием, свидетельствовали о имевших место ложных откровениях, говоря: «Я ощутил, что сей волк хочет обольстить меня, производя в душе моей бессловесную радость, слёзы и утешение; и по младенчеству своему я думал, что я получил плод благодати, а не тщету и прелесть»155, посему и предостерегали: «Рассматривай приходящую сладость: не отравлена ли она от горьких врачей, паче же коварных убийц душ человеческих»156, и научали: «Рукою смирения [а не возношения, упоения славою и ощущения своей тождественности со Христом] отвергай приходящую радость, как недостойный её, чтобы не обольститься ею и не принять волка вместо пастыря»157.
Однако сам Франциск, пренебрегая всеми советами и наставлениями древних отцов, думает по этому поводу иначе: «Бог сладок и приятен, сладостен, любим, возлюблен и всего более желанен»158, потому и исполняю я «благоуханные слова Господа моего»159.
Каким же образом ассизский подвижник исполнял эти «благоуханные слова», которые получал он во множестве откровений? Характерный пример. Однажды, со своим братом по Ордену Массео Франциск вошёл в храм помолиться и получить очередное откровение. «В той молитве [он] воспринял столь неизмеримую милость, воспламенившую так сильно душу его любовью к святой бедности, что от румянца лица его и от разверстых уст его, казалось, будто извергается пламя любви. И, как бы весь в огне, подошёл он к товарищу и так сказал ему: “А! а! а! брат Массео, дай мне себя!“ И промолвил так трижды, и на третий раз святой Франциск одним духом поднял брата Массео в воздух и бросил его от себя на расстояние большого шеста; и брат Массео был этим в величайшей мере поражён и после рассказывал товарищам, что в тот миг, как святой Франциск одним духом поднял его и подкинул, он испытал столь великую сладость души и утешение от Духа Святого, какого никогда в жизни своей не испытывал»160. Весьма странным, не правда ли, выглядит «утешение от Духа Святого», когда слышишь многозначительную фразу «дай мне себя», после чего, вопреки законам гравитации, поднимаешься на воздух, летишь вниз и ударяешься затылком о каменные плиты...
В учениках же и последователях Франциска практика подобных «эмоционально-мистических» переживаний приняла ещё более страшные и ужасающие размеры. Сам за себя говорит случай, произошедший с братом Иоанном из Верны, который был «человеком особенной жизни и великой святости»161.
Сей брат Иоанн ещё с детства, и опять же самовольно, начал носить вериги и предаваться особенному воздержанию. Поступив впоследствии в Орден Франциска, он сразу «стал таким духовным и набожным, что иногда... сердце его таяло, как воск на огне, и он разгорался божественной любовью в такой великой сладости благодати, что, не в силах будучи оставаться на месте и выдерживать такую сладость, вставал и, как бы опьянённый духом, начинал бегать то по саду, то по лесу, то по церкви, согласно тому, на что подвигало его пламя и порыв духа». С течением времени, когда брат Иоанн всё более возрастал «в божественных вознесениях и восторгах», подобное состояние всё чаще возникало и всё более укоренялось в нём, так что он начинал возноситься «к блистаниям Херувимов..., к воспыланиям Серафимов..., к блаженным ликованиям» и, наконец, дело дошло до того, что возомнил он себя восхищенным к любовным и чудным объятиям Христовым... Спустя три года, в течение которых брат Иоанн подобным образом «много раз был восхищен в Боге» и «весь был охвачен пламенем», ощущение «любовных и чудных объятий» у него пропало, так что скорби его не было предела. Он вышел в лес и начал метаться из стороны в сторону, кричать и рыдать, страстно желая возвращения прежнего состояния. Проведя «в беспрестанных рыданиях и вздохах» много дней, «с лицом, облитым слезами, и взором, поднятым к небу», Иоанн, наконец, увидел, что вблизи него появился некто в образе Христа, лицезреть Которого он так жаждал. И тут же францисканец бросился к ногам появившегося существа, безмерно рыдая и умоляя сподобить его прежнего состояния... И вот, после продолжительной мольбы и долгих слёз «Христос снизошёл к нему и протянул свои святейшие руки для лобызания. И, когда брат Иоанн облобызал их, он придвинулся и прильнул к груди Иисуса, и обнял Его и облобызал Его священнейшую грудь, и Христос так же обнял и облобызал его»162.