Живший пятью столетиями ранее Франциска преподобный Исаак Сирин дал ассизскому подвижнику такую точную характеристику, словно видел и знал его. Ибо много писал он о «суетных людях, которые уподобляли себя святым Апостолам, исповедовали мечты своих помыслов и называли их духовными созерцаниями. Это относится ко многим еретикам... Апостол [Павел] вынужден был в ничто обратить похвальбу еретиков..., когда со смирением и великим страхом описывает он Божественное своё созерцание, относя оное к лицу другого... (2 Кор. 12, 2-4). Поэтому говорит он, что восхищением восхищен был, а не произвольно восшёл умом своим в созерцание, до третьего неба. Написал, что видел созерцания; сказал, что слышал глаголы: но какие были словеса или образы созерцаний, того не мог написать... А если бы и восхотел изречь сие, то не мог бы, потому что видел сие не телесными чувствами.
Что ум приемлет телесными чувствами, то ими же может опять и изъяснить в области телесной; а что ощутительно созерцает, или слышит, или чувствует внутри себя, в области духа, того, когда возвращается к телу, не способен пересказать, а только воспоминает, что видел это; но как видел, не умеет поведать ясно. И сим обличаются ложные писания, так называемые откровения, сочинёные начальниками ересей, растленных мечтанием бесовским, о обителях на тверди, в которые возводят ум для самовольного уразумения, и о восхождениях ума на небо, и о местах, отведённых для суда, и о многовидных образах горних Сил, и о действенности их. Всё это есть тень ума, упоённого самомнением и приведённого в безумие бесовским деланием... Этой брани всего чаще подвергаются монахи ума тонкого, ищущие суетной славы, вожделевающие новых открытий и делающие всё напоказ»...
Далее преподобный Исаак рассказывает известный ему случай, происшедший с одним монахом, который однажды «пришёл в свой город, когда возгорелась в нём страсть славолюбия, и избрал себе отшельническую храмину, и посвятил себя на дела и жестокие скорби и непрестанные молитвы. И когда возгорелась в нём страсть непомерного славолюбия, то есть надежда достигнуть ему той высоты, о которой он слышал, так как не обучился он искусству противоборствовать врагам истины, не уразумел козней, обманов и ухищрений супостата, какими сильных и крепких увлекает он в погибель, надеялся же только на дела, на скорби, на нестяжательность, на подвижничество, на воздержание, не приобретши самоуничижения, смирения, сердечного сокрушения, — сих непреодолимых оружий при сопротивлении лукавому, не памятуя и Писания, которое говорит: когда исполните дела, сохраните заповеди, претерпите скорби, почитайте себя рабами непотребными (Лк. 17, 10), — и только разжигаем был высоким о себе самомнением, основанным на делании им жития своего, и сгорал желанием высоты, о которой слышал, — то по истечении многого времени, когда диавол увидел, что нет у него делания смирения, а только вожделевает созерцания, чтобы ощутить тайны, о которых слышал, явился ему в безмерном свете, говоря: «Я — Утешитель, и послан к тебе от Отца, чтобы сподобить тебя увидеть созерцание, которого желаешь за дела свои, дать тебе бесстрастие и на будущее время упокоить тебя от дел»... И враг, вместо Божественного созерцания, наполнил его бесовскими мечтаниями, сделал, что перестал он трудиться ради истины, надмил его, и поругался над ним тщетною надеждою бесстрастия, говоря ему: Теперь не имеешь ты нужды в делах, в злостраданиях тела, в борьбе со страстями и похотями»...»167
Если к последнему изречению, заимствованному у преподобного Исаака, присовокупить слова, однажды сказанные Франциском: «Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям»168, то картине, — вырисованной святым сирийским подвижником, можно лишь глубоко подивиться — с какою точностью он описал всю жизнь Франциска Ассизского, от начала и до конца. И это поразительное сходство между собою у еретиков VIII и XIII веков вполне понятно — ведь движимы они во все времена одним духом, редко изобретающим что-либо новое...
Итак, жизнь и подвиги Франциска Ассизского, а также его ближайших учеников, рассмотренные нами в этой небольшой работе, свидетельствуют сами за себя. Главный и основной порок, породивший вышеупомянутые тьмочисленные искажения духовной жизни его — гордость, и матерь её — тщеславие. Именно эти страсти явились причиною того самообольщения, в котором пребывал Франциск. «Начало прелести — гордость, и плод её — преизобильная гордость», — говорил святитель Игнатий169. Самообольщённые утратили способность, продолжает он, «к богоугодному жительству и к духовному преуспеянию... Труден выход из самообольщения. У дверей стоит стража; двери заперты тяжеловесными крепкими замками и затворами; приложена к ним печать адской бездны. Замки и затворы — гордость самообольщённых, глубоко таящаяся в сердце, тщеславие их, составляющее начальную причину деятельности их, лицемерство и лукавство, которыми прикрываются гордость и тщеславие, которыми облекаются они в личину благонамеренности, смирения, святости. Печать несокрушимая — признание действий самообольщения действиями благодатными»170.