Мама есть мама, французская она или русская. Она всегда на месте и всегда переживает за своего сына. Она любит его и волнуется за него, сколько бы ему не было лет. И даже, если он уже сам дед, это не играет роли. Для наших мам, мы дети до конца их дней.
Ирван что-то говорит ей быстро-быстро, я толком не понимаю.
«Аллёр да аллёр», - но знакомые слова всё же проскакивают.
Я слышу слово Брянск, и потом уточнение по буквам: «б», «эр», «и», «а», «эн», «эс»...
«Эс», как «эс», - уточняет он, - и ещё «ка» ».
Я знаю, во французском языке имеются две буквы «эс», одна, как наша «эс», и другая «эs», как доллар. Наша читается, как «сэ».
Потом я слышу ещё: «ля пляс дё Партизан» (площадь Партизан) и «Ля герр льван диси» (война далеко отсюда). Ирван успокаивает свою маму.
Поговорив, минут пять, он, радостный, отдаёт мне трубку обратно.
«Что, хвастался»? - спрашиваю я.
«Есть маленько, - смеётся француз, - это я маме рассказывал, где и у кого живу. Она в Гугле найдёт ваш Брянск и площадь Партизан тоже. Хотя ей уже 75 стукнуло, она у меня продвинутая старушка. Машину водит и по магазинам сама бегает...
Я её на счёт войны успокоил, - прибавляет он, - сказал, что война далеко отсюда. А то наша пресса по иному всё представляет».
«Когда вернёшься, расскажи им, что видел на самом деле, - уже в который раз повторяю я - не постесняйся»…
«Обязательно», - улыбается француз.
Но вот и ещё один день заканчивается. Пора ложиться спать.
«У меня сегодня настроение хорошее, - говорит Ирван, - долго теперь не усну».
«А тебе что, на работу? Лежи себе и в потолок смотри, - говорю я, - только не забывай, завтра с утра на рыбалку. Подниму рано».
«Завтра я поймаю самую крупную рыбу», - смеётся француз.
«Посмотрим, кто это сделает», - говорю я и иду заводить будильник на шесть утра. Я это делаю для перестраховки. На рыбалку я встаю всегда по внутреннему звонку. Он во мне звенит минут на десять раньше, чем заведённый будильник. Это повелось ещё с детства. Уже тогда я был заядлым рыболовом…
Часть IV. Глава I.
День четвёртый. На рыбалке.
В половине седьмого, умытый и чисто выбритый, я иду будить француза. Спит он без задних ног. Он лежит на правом боку и тихонько посапывает, но глаза его под прикрытыми веками быстро бегают. Вероятно, он видит сон.
Я беру француза за руку и чуть пожимаю её, Ирван тут же подхватывается.
«А?…Что? – Спрашивает он, непонимающе глядя на меня, и потом прибавляет, очнувшись, - я видел хорошие сны, и я их запомнил».
«Это потому, что ты вчера дозвонился маме, - говорю я, - она теперь волноваться не будет, вот у тебя и сны хорошие».
Сны и мечты по-французски звучит одинаково. Что-то в этом есть. Я вспоминаю песню Далиды «Ностальжи», в которой дождь плачет «сюр мё рэв» - на мои мечты. А до приезда Ирвана я думал, что дождь плачет на море. Теперь по его совету я делаю переводы из Интернета…
Николай подъезжает точно семь, как мы и договаривались.
Я даю Ирвану кое-что из своей рыбацкой одежды, у меня её завались, хватит человек на десять. Рубаха моя ему размера на три великовата, а шорты – на два. От стирок они сели больше. Выглядит француз в моей одежде смешно, но он не обращает на это внимания. Молодец мужик. Обратит на это внимание мой почепский дядька, когда мы будем сидеть у него за столом, но я опережаю события.
С вечера мы набираем столько вещей и продуктов, словно собираемся на рыбалку на месяц, а не на один день. Сносить их вниз к машине помогает моя жена. Перед этим по старинной русской традиции все мы присаживаемся в прихожей: кто на стул, кто на банкетку, а кто просто на корточки. Жена желает нам поймать рыбы как можно меньше, ей её чистить не хочется, да и жалко губить божьи создания.
Выехав за город, Ирван сразу же начинает снимать пейзажи своим гаджетом.
По обеим сторонам дороги тянутся засеянные поля: картофелем, пшеницей, ячменём, но в основном кукурузой. Ещё пять лет назад тут рос один бурьян, а теперь кукуруза вымахала выше человеческого роста.
«Мираторг, - говорю я, - сельхоз компания, которой тут всё принадлежит, а сама она принадлежит родственникам жены Медведева».
«А это что, запрещено? – интересуется француз, - или неэтично как-то»?
«Да нет, - отвечаю я, - и разрешено и этично. Только вот странно, работать эффективно в нашей стране могут только родственники высокопоставленных лиц, а у простых людей это никак не получается. Вон и у Лужкова жена способная к бизнесу оказалась, особенно пока муж был у руля Москвы. Миллиарды успела заработать. А обычные предприниматели еле концы с концами сводят»…
Дальше мы едем молча. Ближе к Почепу кукуруза заканчивается и начинается привычный взору пейзаж – бурьян да перелесок. Но и его уже кое-где распахали. Значит, в следующем году и здесь заколосится нива жизни.
«Мы едем на мою малую Родину, - говорю я, - как это сказать по-французски»?
Ирван долго соображает, прежде чем ответить.
Оказывается, во французском языке нет такого понятия, как малая Родина, а есть просто «льё до нэссанс», место рождения.
Но вот и наша речка Судость. От Брянска мы отъехали примерно сто километров. И хотя сегодня воскресенье, здесь возле речки народу ни души. Только высокая трава, в которой, вовсю трещат кузнечики. В этом году «Мираторг» её не скосил, наверное, рабочих рук, не хватило. Все уехали в Москву на заработки. Трава уже начала подсыхать, и косить её теперь нет никакого смысла.
Часть IV. Глава II.
Мы выгружаемся из машины, и я иду показывать Ирвану место его рыбалки. Беру с собой удочку, самую старую (всё равно ведь порвёт или запутает), банку кукурузы Бондюэль и раскладной стул. Сам обустраиваю ему место, разматываю удочку и забрасываю. Французу дозволяю только открыть жестяную банку с кукурузой. Ирван левша, но с заданием справляется легко, при этом он с уважением посматривает на мой рыбацкий нож.
Только я забрасываю и кладу удилище на рогульки, как следует первая поклёвка. Моментально подсекаю и вытаскиваю рыбёшку в пол-ладони величиной. Приходится её выпустить и снова забросить.
«Дальше я сам», - твёрдо говорит Ирван и берёт из моих рук удочку.