Вместе мы ходили в планетарий и ещё на выставку игуан, похожих на эскизы драконов. Ездили на море, в котором удалось искупаться всего два раза, и собирали в шторм ракушки на мокром песке. Ночевали на чердаке, прячась от птиц, которых мы приняли за нечисть.
Когда она узнала про мою бабушку, она примчалась ко мне и предложила дежурить у неё в больнице вместо меня или моей мамы, когда будет нужно. Потом, когда бабушка окончательно поправилась, мы вместе ездили с ней в деревню. Когда я ещё не устроилась работать в кафе, и у меня закончились деньги и нечем было платить за квартиру, Элен просто принесла мне недостающую сумму и, чтобы я не сопротивлялась, пообещала взять меня в рабство и отрабатывать в качестве модели для её сомнительных фотографических замыслов.
Не представляю, что бы я делала без неё.
Жаль только, что про её неприятности мне приходится самой выведывать. Осенью я случайно узнала, что её родители на грани развода, и была с ней всё время, пока она коллекционировала круги под глазами и почти потеряла интерес к фотографии и музыке. Скупала в магазинах всё самое вкусное и необычное, чтобы её отвлечь. За три с половиной месяца мне это почти удалось. По крайней мере, если Элен видит меня в замысловатой позе, какие сама любит, или, например, я с мокрой головой после душа, довольная и расслабленная, то она обязательно фотографирует меня, доставая откуда-то свою камеру. Кажется, Элен научилась прятать её во внутреннем кармане.
========== 21 декабря, 8:24 ==========
На остановке Лика встречает девочку-соседку — на ней длинная болотно-зелёная куртка и шапка с кошачьими ушками. Кажется, девочку зовут Света, но из бесед за стеной разобрать это было сложно — слишком её родители эмоциональны. Та тоже ждёт автобуса. Мороз и солнце. Безветренно, снег слепит глаза и искрится.
Девочка-соседка сидит рядом, вытянув ноги и постукивая носками больших ботинок друг о друга.
Лика смотрит на свои сапожки и видит, что край джинсов некрасиво завернулся. Нагибается поправить, положив телефон рядом с рюкзачком, потом снова берёт его и листает сообщения. Ей кажется, что телефон лежал не на том же самом месте, но девочка-соседка в наушниках всё так же сидит, подставив курносое лицо зимнему солнцу, и глупо подозревать её в попытке кражи. В сообщениях на телефоне беспокойно. Все волнуются перед экзаменом, и девушка вздыхает: помощь неизбежна.
Через несколько минут на остановке появляется сосед с нижнего этажа. Лика с ним здоровается, Света продолжает слушать музыку в наушниках.
По бороде этого соседа всегда можно определить, какой месяц на дворе. В январе борода напоминает снегоуборочную технику, в феврале — совковую лопату, к апрелю уменьшается до боевого штыка, а июньская шкиперская бородка сходит на нет к середине лета.
Автобуса нет так долго, что Лика думает, что могла бы за это время дойти и пешком. Но эти полчаса до корпуса университета покрыты такой ледяной коркой, что она рискует опоздать, лишь бы не изображать начинающего конькобежца. Наконец, они все втроём садятся в автобус — в его разные части, потому что он уже почти заполнен.
========== 21 декабря, 8:56, на улице почти солнечно ==========
— Привет, француженка,— говорит бледная Тоня.— Ты же нам поможешь, если что?
— Конечно,— я улыбаюсь и отдаю ей листочки со своими записями, вдруг пригодятся. Тоня всегда занимает мне место в кафетерии.
Историю языка боятся сдавать все. Я почему-то тоже, хотя у меня ощущение, что я бегло говорю на всех диалектах старофранцузского. Я вешаю куртку в гардеробе и бегом поднимаюсь в аудиторию, где проходит экзамен.
Принимать экзамен приходит не добрейшая Лидия Руслановна, лектор наш, и не молоденькая Эжени, и даже не основательный Грегуар-с-портфелем, сам похожий на слегка потрёпанный портфель из свиной кожи. Приходит к нам лаборантка с кафедры — Ксения без отчества, всегда изнемогающая под кипами бумаг и папок, женщина неопределённого возраста, похожая на засыхающую розу в пыльной вазе. От каблуков до взбитой причёски она вытянутая, в одежде пожухших оттенков, всё успевающая, отчего на лице её всегда выражение безмерной усталости.
Мы тянем билеты и садимся готовиться, и я почему-то нервничаю, потому что Ксения совершенно ничегошеньки не знает о том, какая я умница во всём, что касается французского; но тема в билете лёгкая, поэтому, конечно, я сосредоточена на гуманитарной помощи. Солнце неожиданно выглядывает в неприметный разрыв в снежных облаках, и пока все отвлекаются на солнышко, а Ксения озабоченно сдвигает шторы, я шёпотом рассказываю отчаявшейся Тане Третьей об окситонах и парокситонах. Таня прекращает отчаиваться и сосредоточенно исписывает целый листок. Семён бровями намекает на патовую ситуацию, поэтому за окном — порывы ветра, бросающие в стёкла колючий снег, и лаборант Ксения снова бросается и накрепко закрывает форточки, пока я пишу на листочке Семёна периодизацию развития магистральных диалектов. Ещё через сорок минут в аудитории почти никто не остаётся без моих подсказок, а сердитая Ксения с завхозом сбрасывают снег с подоконников. Я чувствую себя прекрасно, и мне даже весело, но вскоре нам сообщают, что время на подготовку всё вышло, и я снова нервничаю. Ребята, которые идут сдавать экзамен первыми, получают хорошие оценки, напряжение в аудитории спадает, и когда приходит моя очередь, я почти полна вдохновением. Я придумала, что рассказать, чтобы мой ответ запомнился надолго.
Я сажусь перед Ксенией и эффектно начинаю со своих летних наблюдений; правда, она тут же перебивает меня и просит не отвлекаться от основной темы. Я вздыхаю и рассказываю основную теорию и даже историю изучения вопроса, пытаясь поймать момент, когда можно будет поразить Ксению тем, что я нашла ошибку у исследователей. Но она просит меня перейти ко второму вопросу, едва начав слушать, и момент упущен. Со вторым вопросом всё ещё хуже: только я начинаю рассказывать, Ксения уже выводит у меня в зачётке оценку, закрывает её, отдаёт мне и со слабой улыбкой говорит:
— Достаточно.
Растерянная, я выхожу из аудитории. Раскрываю зачётную книжку, вижу там небрежно выведенное «отлично» и в сердцах думаю: лучше бы на пересдачу отправила, чем так. Девочки с курса, заметив сложное выражение моего лица, подбегают и обеспокоенно спрашивают, что случилось. Я рассказываю. Надо мной смеются и сообщают, что это «заботы белого человека», и им бы мои проблемы.
— Я тоже учила несколько дней подряд, весь учебник почти наизусть,— говорит низенькая Соня со смешными косичками,— и меня тоже едва выслушали. Но я же не жалуюсь!
Не понимаю. Мне ведь и правда очень хотелось поделиться тем, что мне так нравится… Неужели это настолько не нужно и неинтересно? Я стою около доски с расписанием, чтобы хоть чем-то занять себя, хотя расписание экзаменов знаю наизусть, и не только для своей группы.
— Сильно пригодился тебе твой старофранцузский,— говорит Иван, проходя мимо, и я не понимаю, это сочувствие или насмешка. Мне грустно. Неожиданно я понимаю, как хочу спать после почти бессонной ночи. Сейчас бы вернуться домой — как раз Элен наверняка только проснулась, у её группы экзамен уже после праздников. Но я остаюсь, потому что думаю, что кому-то ещё может понадобиться моя помощь или поддержка.
Я забираюсь на подоконник с ногами и смотрю на то, как блестит белоснежная улица. От резкого света глаза слезятся. Кто-то дотрагивается до моего плеча — Руслан.