День серый, затянутый тучами, непонятно, утро или вечер — девушка глядит на часы, 16:12 — она, не в силах сдерживаться, садится на лавочку на автобусной остановке и, расплакавшись, судорожно всхлипывает, втягивает морозный воздух, от которого слипаются ноздри и застывают слёзы, в горле комок, и от выпитого кофе уже тошнит. Высморкавшись в платок, Лена вытирает слёзы и оглядывается в пустой надежде, что подруга появится откуда-то из-за поворота как ни в чём не бывало.
Но, конечно, Анж ниоткуда не появляется.
Голова почти не работает, поэтому Лена с минуту соображает, в какую сторону нужно пойти, чтобы найти полицейский участок. Она оттягивает с этим до последнего, потому что никак не может поверить, что Анж просто пропала. Но это нужно сделать, а звонить снова родителям подруги будет очень сложно: вчера уже звонила и осторожно узнала, не приезжала ли дочь, и бабушке её в посёлок тоже звонила.
Лена вздыхает и встаёт с лавочки. Темнеет стремительно, и в каждой проходящей девушке Лена надеется разглядеть Анж.
А потом у неё перехватывает дыхание.
========== Ночь. Третий этаж университетского корпуса ==========
Дверца распахивается, и я отшатываюсь от потока воздуха, одновременно горячего и свежего. Держась за ручку, я осторожно, маленькими шажочками, подбираюсь к порогу и смотрю вниз. Подо мной — не два этажа, а по меньшей мере семнадцать, и я, оторопев от неожиданности и крепко вцепившись в выступ на стене, вглядываюсь в огни незнакомого города. В том, что это не мой город, я уверена с первой секунды. Слишком много цветных огней и лент света от бесконечно мчащихся машин внизу. Они едва различимы, золотистые и платиновые, алые и, как такси в Нью-Йорке, приглушенно-жёлтые. Люди бессмысленными потоками вливаются в распахнутые двери глубоко внизу, воздух дышит почти по-человечески, чувственно, и мне так тепло, что я стягиваю кофту и остаюсь в своей легкомысленной футболке с короткими рукавами, глубоким вырезом на груди и нарисованной Эйфелевой башне. Подарок Элен, конечно же. К этому времени я понимаю, что воздух за дверцей плотный, как морская вода, и мне нечего опасаться.
Я сижу на самом краешке, свесив босые ноги в бездну, любуюсь незнакомым ночным городом и отчаянно жалею, что у меня разрядился телефон. Сейчас бы я наделала красивых фото и отправила бы подруге. А ещё лучше, если бы она со своей волшебной камерой оказалась рядом; как я ей сумею рассказать про этот город? Я вздыхаю и прислоняюсь к стене, неожиданно тёплой и уютной. Через полчаса я думаю, что неплохо бы удивиться, но удивления во мне не находится.
Весна. Тут только до меня доходит, что там, внизу, на глубине семнадцати этажей — совсем не затянувшаяся зима, а весна, такая весна, когда дождь прошёл, и через минуту уже снова тепло, и деревья робко покрываются молодой листвой, и весенние люди поскорее раздеваются до рубашек, элегантных костюмов и лёгких платьев. Туфли и босоножки наконец приходят на смену сапогам и ботинкам, и окна можно не закрывать на ночь, а кофейни расставляют столики и стулья на тротуарах рядом. И я почти чувствую все эти запахи снизу — асфальта после дождя, майских духов, сладковатых и свежих; молодой листвы и свежего кофе и хлеба; и звуки, хоть и слились почти в один гул, всё равно весенние. Я поднимаю голову и гляжу в небо. Там сияют необычайно яркие звёзды.
Долго сидеть в одном положении я не умею, поэтому я встаю и, прикрыв дверцу, чтобы не вывалиться ненароком, разминаюсь и потягиваюсь. Удивительно, но в аудитории свежее, чем снаружи, в этом безвестном городе. Мне всегда нравилось зимой открыть балконную дверь и стоять на границе тепла и холода в тонкой футболке, прижать руки к груди и ощущать, как ветер охлаждает лицо, шею, ноги и локти, но спиной чувствовать надёжное домашнее тепло. Здесь почти наоборот, и это удивительно. Я понимаю, что проголодалась; я уверена, что у меня в рюкзачке ничего не припасено, но наудачу всё равно перерываю всё содержимое. И на дне обнаруживаю маленькую шоколадку. Я совершенно не помню, когда я купила её, но сейчас я себе ужасно благодарна и стараюсь только не проглотить шоколадку разом.
Мне хочется снова и снова любоваться этим городом. Это ровно такой город, где я с удовольствием затерялась и бродила бы, исследовала и впитывала его запахи, звуки, огни и голоса. Он большой и утончённый, яркий и глубокий. Я раскрываю дверцу.
Долгие две или три секунды я щурюсь на утренний неясный свет, который кажется неожиданно ярким, хотя солнце ещё только встаёт, и небо персиковое, а сверху жемчужное. Ветер бросает мне под ноги горсть серебристого песка. Гул, который не спутаешь ни с чем. Запах, свежий и наполняющий лёгкие волнующей тяжестью. Ветер с привкусом, оседающим на языке, с таким, который хочется ощущать снова и снова. Огромное побережье, далёкие рощицы деревьев, склонивших свои лохматые кроны к океану. Я сразу чувствую, что это океан, а не море. Он вздыхает по-особенному, слишком глубоко, так, что мурашки по всей коже, и кажется, что холодно, хотя воздух влажный и тёплый. Я порывисто вздыхаю в ответ.
Как плохая хозяйка, я сгребаю ступнёй песок к выходу, чтобы не осталось никаких следов. Оглядываюсь — за окнами аудитории ещё совсем темно. Я выхожу и притворяю за собой дверцу. Снаружи это приземистое строение, замазанное белой глиной, и дверца точно так же обшита плохо закрашенными листами металла, как и внутри. Ветер поднимает сыпучий песок и бросает на дверь, мне на ноги; звук песка по металлу джазовый, как щётками по тарелкам на ударной установке.
Я закатываю джинсы до колен и иду к воде. Океан так грохочет, что поначалу мне закладывает уши. Я запоминаю и это ощущение. Ещё удивительнее, что в этой массе воды волны не кажутся огромными, но я понимаю, что это лишь видимость. Ветер упрямый, и ноги тонут в толще песка по щиколотки, но потом я дохожу до отмели, и по мокрому плотному песку идти сразу легче. До воды ещё десятки метров, но я уже вся в солёных брызгах, и в лёгких гораздо больше воздуха, чем за всю мою жизнь. Я знаю, что до глубин океана ещё сотни и сотни километров, и передо мной лишь маленькое море, предисловие к океану, но дыхание гигантских течений красноречиво, и у самой воды, поддавшись порыву, я сбрасываю футболку и стою лицом к лицу перед огромным простором воды, мокрая, наполненная, бесконечно счастливая и растерянная.
Грохот волн тихий и нежный, я давно уже привыкла к нему и заранее горюю о том, как мне его будет не хватать. Вокруг на километры — никого. Я знаю, что где-то в четырёх или пяти километрах справа, в лагуне, рыбаки. Я не вижу их, просто знаю и чувствую, и запах рыбы и костров сочится сквозь густой сноп ароматов воды, песка, камней и воздуха. Я набираю красивых ракушек и камней, набиваю ими карманы джинсов, чтобы подарить Элен, нахожу мокрую футболку, отряхиваю её от песка и натягиваю — ветер тут же высушивает её на мне. Я иду вдоль побережья, по колено в воде, в джинсах с мокрыми штанинами, к рыбакам, не заботясь о том, что сквозь тонкую влажную ткань футболки мои соски видны слишком явственно; скоро, через час, я нахожу рыбаков, приветственно машу рукой, и мы говорим на каком-то ясном языке, просторном и простом. Мне кажется, что это малайский, но это не сильно важно.
Рыбаки, старые, морщинистые и щербатые — их улыбки всегда широкие — угощают меня жареной рыбой, а я выгребаю из карманов остатки монеток и дарю им. «Русиа», удивляются рыбаки, выспрашивают меня про вечную зиму, а я, так недавно страдавшая от затяжной зимы, смеюсь и говорю, что всё это сказки. Вот бы мой телефон был жив, я бы могла показать им наши с Элен летние фотографии. Но я лишь рассказываю им всё, что приходит в голову, и рыбаки жадно слушают меня, а потом один из них достаёт старенький кнопочный телефон, и мы вместе фотографируемся. Я сижу, вытянув ноги к огню, уплетаю вкусную рыбу, и мне тепло и так хорошо, что навечно бы тут осталась. Но солнце давно уже перевалило через зенит, я, опомнившись, обнимаю всех по очереди — «Русиа!» — снова удивляются рыбаки моей дикости и дарят мне сломанный серебристый рыболовный крючок; смеюсь над ними и с ними и бегу обратно, к приземистому строению с дверью, обшитой листом металла. Отряхиваюсь от песка, осознавая, что это бессмысленно, что он уже въелся в меня, и проведу я в душе час, не меньше, когда вернусь домой; распахиваю дверцу и забегаю в пустую аудиторию; вещи мои на месте, я снова отряхиваю ноги от песка и обуваюсь. Я заматываюсь в шарф, надеваю куртку и перекидываю рюкзачок через одно плечо. Как это странно после тёплого побережья. Я чувствую в своей груди океанские волны, поэтому поскорее выбегаю из корпуса и скорым шагом иду домой. Смеркается, на каких-то часах над входом в банк четыре часа пополудни, я ускоряю шаг и вижу на аллее заплаканную Элен. Она идёт куда-то быстрым шагом. Я бросаюсь к ней.