Я прикрываю глаза, уставшие от солнца.
Даже отсюда, с крыши, слышно, как шелестит свежая листва на деревьях. В этом году всё цветёт и распускается необычно рано. Время от времени проливаются несерьёзные дожди. Капли на щеках жгут мне кожу, и я сердито вытираю их.
— Ты чего разбросала шлёпанцы по всей крыше?
Я едва не подскакиваю от испуга. Света, худая и бледная до невозможности, в таких же широких штанах и в футболке на три размера больше, чем нужно, стоит передо мной. Её губы вроде бы и хотят улыбаться, но как будто давно разучились это делать, и поэтому выражение лица девочки кажется скорее насмешливым, чем приветливым.
Я поднимаюсь, делаю два шага и прижимаю её к себе.
— Раздавишь,— она неловко отпихивает меня. Но теперь она улыбается по-настоящему.
— Ты куда пропала так надолго?
— Всё расскажу. А вот я знала, где тебя искать.
Я ещё раз обнимаю её, чтобы она не видела моих мокрых глаз, и на этот раз Света не протестует.
— Насколько я помню, ты знаешь, где меня искать и в следующем году.
— И ещё через пару десятков лет,— кивает девочка.— Эй, ты чего расклеилась? Видишь, я жива и почти здорова. Мы теперь живём в другом районе, и я пришла тебя проведать. Ну, эту квартиру продаём, живём у маминой сестры пока. Но там тоже есть выход на крышу. Я тебя отведу,— она говорит всё так же немного в нос, своим необычным голосом, неуловимо надорванным и почти низким.
— Хорошо.— Я улыбаюсь и вытираю глаза.— А что с телефоном?
— Утопила. Хотела тебе видео записать, как я в больничном душе танцую. Была шикарная идея. Знаешь, на грани. Но телефон намок и отказался включаться. Почему-то. Он сам, я не нарочно.
— Поразительно, как ты не смогла это предвидеть.
— Сама удивляюсь. В общем, тот телефон умер, а я, как видишь, жива, и у меня новый номер. Я тебе с него звонила, но ты не брала трубку.
— Мне вроде никто не звонил с неизвестных номеров,— хмурюсь я.
— Значит, не тебе,— легко соглашается Света, тянет меня за руку, и мы садимся на наше привычное место.— Ну перепутала, ну бывает, чего ты ругаешься.
— Ты какая-то покладистая стала.
— Это всегда так после длительного заточения.
Света молчит и сосредоточенно о чём-то думает. Я не в силах выпустить из своей руки её ладошку, худенькую и обветренную. Света говорит:
— Вот что мне скажи.
— Что?
— Третьего апреля это случайно не ты устроила ливень?
Я припоминаю, что в начале апреля я уже несколько дней чувствовала себя такой раздавленной, что в конце концов разозлилась и действительно устроила ливень. Просто так, потому что захотелось. Мощный: половина рекламных щитов попадала, движение на дорогах замерло, окна и двери хлопали, как сумасшедшие. Мне тогда едва заметно полегчало.
— Было дело.
— Там к нашему главврачу заехал в гости приятель, тоже врач. Говорит, в армии вместе служили. Собрался уезжать, но тут гром, молнии, ливень. В общем, всё как ты любишь. Я уже узнаю твой стиль. Ну он, этот врач, был на машине, вот и решил вечер переждать, чтобы не врезаться куда-нибудь. Потому что на улице ничего не видать было. А мне что-то нехорошо было под вечер. Очень сильно нехорошо: иду я за стаканчиком кофе, а в следующий момент уже смотрю, а я на столе лежу, маска, трубки, всё такое. Неаппетитные подробности, не буду пересказывать.
Я слушаю Свету, затаив дыхание.
— Ну, в общем, это у меня совсем не с сердцем проблема оказалась. Весь вечер совещались, удивлялись, со всех сторон меня рассматривали, щупали, просвечивали и хмурились. И резать меня не стали. Побрезговали, наверное. Зато когда этот врач, из другой больницы, пришёл, пощупал меня тоже за все места, обругал всех, так мне сразу курс лечения назначили, всякие разноцветные таблетки, очень красивые. И всё, видишь, я уже на свободе. От меня вообще так просто не избавишься.
— То есть получается…
— Получается, что если бы не ты, то я до сих пор бы в больнице валялась. Или уже совсем даже не в больнице.
— Хватит глупости говорить.
— Ладно, прости.
— Ты умеешь извиняться? — удивляюсь я. И тут же получаю локтём под рёбра, как в старые добрые времена.
— Ну я вроде как поблагодарить тебя пришла,— помолчав, очень тихо говорит Света.— Спасибо тебе. Даже если ты не понимала, зачем ты это делаешь. Пусть это почти случайное совпадение, но всё же.
Я молчу, потому что не знаю, что сказать. И ещё — потому что мне сложно сказать хоть слово, чтобы не разреветься.
— Ну ладно тебе,— говорит Света.— Если тебе будет легче, можешь снова обнять меня. Это вроде как тебе помогает.
Её тон нарочито грубоватый, но я понимаю, что так она скрывает смущение. Ровно по той же причине, по какой носит мешковатую одежду.
Я обнимаю её.
— Покажешь мне свою крышу?
— Конечно. Я же сама предложила. Слушай, а у тебя эти вкусные бублики ещё остались?
========== 13 апреля, под вечер ==========
— Я рад, что вы так быстро восстановились,— говорит он мне.— У меня было ощущение, что вы без сознания. Но при этом вы шли почти самостоятельно и разговаривали со мной.
Я прекращаю разглядывать на просвет бокалы, абсолютно чистые, и замираю с белым полотенцем в руках.
— Спасибо. Значит, это точно были вы?
— Судя по всему,— улыбается он и приглаживает курчавые волосы.— Вы совсем ничего не помните? — У него слишком тёплый голос.
— Только по рассказам бабушки. А ещё…— Тут я немного теряюсь, потому что воспитанные официантки такого говорить не должны. Но мы в «Ведьме», тут особые правила.— В общем, единственное, что я помню, это странную татуировку у вас на запястье.
Он отодвигает ноутбук, расстёгивает манжет тёмно-зелёной рубашки и показывает мне татуировку — столбик китайских иероглифов.
— Да-да. Скажите, почему такая странная надпись для татуировки — «свиная тушёнка»?
— Это история давняя,— терпеливо объясняет он, чуть улыбнувшись.— Я как-то раз увидел, что на банке тушёнки название и на русском языке, и на китайском. Тушёнка называлась «Великая китайская стена». Я решил, что это единственно возможное и глубокое значение для моей будущей татуировки. Старательно перерисовал иероглифы и отнёс мастеру. Оказалось, что не те. С тех пор для меня эта татуировка — напоминание самому себе: всегда проверять источники и думать, прежде чем что-то делать.
— Сильно,— улыбаюсь я.— Не стесняетесь, если кто-то читает надпись?
— Вообще вы первая, кто её сходу прочитал. Так что не стесняюсь. Сам дурак.
Я смеюсь и прикрываю рот рукой. И ухожу за стойку, готовить сэндвичи для посетителей.
— Спасибо вам,— спустя несколько минут говорю я. Его столик совсем близко.— Вы, получается, меня спасли.
— Я? — удивляется он.— Я только проводил вас до дома и отнёс за вами куртку с ботинками. Вы протестовали и не желали одеваться.
— Было жарко, да. Бабушка, правда, сказала, что вы меня чуть ли не на руках принесли.
— Это некоторое художественное преувеличение,— замечает он.— Иногда вёл под руку и задавал направление.
— То есть вы знали, где я обитаю?
— Нет, скорее отследил изначальную траекторию. Надо же, бабушка. Я подумал, это ваша мама. Очень молодо выглядит.
— Да,— улыбаюсь я.— Она такая. Да ещё влюбилась.
Не знаю, почему я так откровенничаю с ним.
— Влюбилась? Это очень хорошо,— задумчиво говорит он и смотрит на меня так, что я прячусь за прозрачными бокалами и прибавляю громкость на музыкальном аппарате — он старинный, знает всего десятка два песен, но шуршит и поскрипывает очаровательно. Я замечаю, что один шнурок у меня развязался, быстро завязываю его, а когда встаю, посетителя с ноутбуком уже нет. На столе деньги и маленький листочек бумаги. Я читаю записку и пытаюсь не слишком откровенно расплыться в улыбке. На листочке небольшое стихотворение обо мне и признание в том, что посетителя зовут Альберт. Это слишком необычно, но я ему верю. Я гляжу, спрятавшись за занавеской, и провожаю глазами светло-сиреневый «пежо».