Подобная аргументация лежит в основе противоречий между старым и новым. Она никогда не означала опровержения нового, вообще не касалась противоположной стороны, но лишь являлась успокоительным средством для собственной нужды. С его помощью собирались с духом представители старого мира, с неопровержимой логикой доказывая, что хаос, который не мог быть началом чего-то существенного, скоро вновь пройдет и уступит место закону, в согласии с которым, безусловно, должна продолжаться жизнь. На основе этого до сих пор существующего закона пытаются доказать непреходящее значение требований, которые больше невозможно выполнить. Это имеет то преимущество, что в такой полностью замкнутой и сформированной системе, казалось бы могут быть даны точные и неопровержимые ответы на всё, что требуется доказать. Однако до сих пор эта абстракция явно не внесла полной ясности в свое содержание. Многие вопросы остались открытыми. Но настаивали на том, что необходимо действовать в соответствии с основными принципами этой системы. Однако свою внутреннюю силу и жизненную необходимость каждая старая или новая система должна доказывать через ее достижения и результаты.
Эта ситуация обнаруживается в истории французской демократии и повторяется всякий раз, когда абстрактная доктринальная система еще долго продолжает действовать, тогда как в действительности уже господствуют новые принципы. Старые немецкие рейхспублицисты XVIII века представляли в свое время закрытую доктринальную систему сословного государства в то время, когда отдельные территории уже давно были отпали от абсолютистского государства, а сословные рейхстеории находились в гротескном контрасте с действительностью абсолютистских государственных форм, и даже вообще не касались их. Никогда нельзя соблазняться сформированными и унаследованными доктринальными системами. – Они не имеют признаков внутренней мощи, но являются вульгарным выражением убывающей жизненной силы. Там, где больше не может появиться ничего нового, окостеневают понятия, когда-то отражавшие действительность. Тогда революционные политические события опускаются до уровня ученой системы понятий, в то время как жизнь проходит мимо этой системы.
До недавнего времени эта абстрактная, окоченевшая демократическая доктринальная система, однако, обладала значительной привлекательностью для студентов и европейских теоретиков и могла оказывать влияние на европейские страны. Когда они пытались организовать государственную жизнь на этих духовных принципах и соответствовавшей политике, то обращали свой взгляд, прежде всего, на Францию. В их докладах, дискуссиях и учебниках эти страны закладывали систему французской демократии, как основополагающую и нормальную схему для конституционного строительства и пытались объяснять всякую другую действительность в свете более или менее сильных отклонений от требований этой системы. Эти демократические схемы мышления так сильно насиловали действительность, что их значение нельзя было недооценивать. С их помощью западные демократии пытались препятствовать внедрению новых идей повсюду в мире. Они были духовной линией Мажино, пролегавшей, прежде всего, между Францией и народами Балкан и Севера.
Между тем, крах французской демократии открыл глаза народам на то, в какой обманчивой системе, заслонявшей их трезвый взгляд на реальность, их принуждали содержать себя. Полный крах французской демократии в военной области уже глубоко потряс демократические устои повсюду в Европе. Начался общий великий перестроечный процесс. Окоченевшая духовно доктринальная система демократии больше ничего не могла сказать миру о будущем новом порядке Европы. Она ушла в прошлое, как и система сословных государств или абсолютизм, которые вынуждены были капитулировать перед новыми революционными событиями. Сегодня всё это представляет для Европы лишь исторический интерес.