Гражданинъ, избранный всеобщей подачей голосовъ, на политическомъ языкѣ называется повѣреннымъ, а избиратели – довѣрителями. Но гдѣ тутъ довѣренность? Ея нѣтъ, и депутаты не могутъ представить даже бланковой надписи. Какимъ образомъ могутъ они знать, наконецъ, чего хотятъ и ожидаютъ отъ нихъ сами довѣрители, когда послѣдніе въ раздорѣ и взаимной враждѣ лишены самосознанія?..
И такъ, полномочіе депутатовъ – чистая выдумка. Мало того, по особенной наклонности они постоянно стремятся расширить свою власть и считаютъ всякое спеціальное и отвѣтственное полномочіе ограниченіемъ своего депутатскаго права. Вотъ почему эти мнимо–повѣренные, болтая о всемъ вкривъ и вкось, ничего не значатъ и ничего не знаютъ. На нихъ надо смотрѣть, какъ на поддѣланныхъ куколъ; они стремятся быть всѣмъ и, не желая играть роль простыхъ помощниковъ императора, доброхотныхъ совѣтниковъ, обращаются буквально въ ничто; если ихъ не сочтутъ заговорщиками, то имъ нельзя и названія придумать. Когда бы двѣсти–восемьдесятъ–три члена законодательнаго корпуса походили на депутатовъ оппозиціи; другими словами: когда бы весь законодательный корпусъ составилъ оппозицію, тогда правительству пришлось бы только заново созвать избирателей съ тѣмъ, чтобы узнать отъ нихъ путемъ опредѣленной и подробной подачи голосовъ, чего они отъ него ожидаютъ и какое дали порученіе своимъ депутатамъ. Тутъ бы намъ представилось иное зрѣлище: избиратели принуждены были бы сознаться, что ни въ чемъ не могутъ согласиться между собою, и что нація знаетъ менѣе всего, о чемъ она думаетъ.
Нечего сказать, хороша эта пресловутая оппозиція, и много же въ ней смысла!
Но вотъ что печальнѣе всего: изъ числа членовъ оппозиціи одни уже открыто стали сторонниками имперіи и порываются поминутно подслужиться ей, будто бы въ либеральномъ духѣ; другіе прикидываются равнодушными, ожидая благопріятнаго случая вступить въ сдѣлку съ властью, лишь только она сдѣлаетъ первый шагъ къ сближенію; самые неукротимые – и тѣ готовы отказаться отъ сопротивленія императору, если онъ пріобрѣтетъ прежнюю популярность, которая способна упрочить его династію и укрѣпить его правительство. Не они ли, эти неукротимые, слѣдуя примѣру Эмиля Оливье, громогласно объявили: «Мы не пессимисты!»
Въ концѣ концовъ, оппозиція настоящему порядку выражается не людьми, а самымъ положеніемъ и ходомъ дѣлъ. Пусть только это положеніе, которое одно и можетъ безпокоить власть, станетъ болѣе затруднительнымъ и натянутымъ, пусть только на горизонтѣ покажутся громовыя тучи, поколеблется администрація, – и оппозиція, которая по влеченію льнетъ теперь къ правительству, тотчасъ же отступится отъ него, тотчасъ же приметъ враждебное, мстительное положеніе, осудитъ всю систему правленія и, въ случаѣ надобности, сдѣлается ея палачомъ. Да, достойна довѣрія эта коварная оппозиція безъ принципа и чести, занятая только тѣмъ, чтобы искажать, скрывать истинную мысль своихъ избирателей демократовъ! И какъ много у ней правъ на званіе представительницы народной воли!
II. По своему смыслу оппозиція ни подъ какимъ предлогомъ не можетъ представлять народъ; этого мало: она не въ состояніи быть ему полезной и неспособна служить ни прогрессу, ни свободѣ. Между тѣмъ, какъ массы пламенно желаютъ реформъ, оппозиція взамѣнъ всякаго облегченія можетъ наградить ихъ только возстановленіемъ стараго порядка, то есть, доктринерской реставраціей.
Не забудемъ, что демократія и буржуазія, принимая участіе на выборахъ и назначая своихъ представителей, тѣмъ самымъ уже поставили себя на почву императорской законности. Такимъ образомъ, если, вслѣдствіе послѣднихъ выборовъ, и образовалась оппозиція, то она вовсе не означаетъ еще разрыва съ властью, а только простое несходство взглядовъ, какое‑то неопредѣленное неудовольствіе, которое нисколько не измѣняетъ законныхъ отношеній и не допускаетъ ни малѣйшаго нарушенія конституціи.