Я утверждаю, что городское самоуправленіе, по своей сущности, несовмѣстно съ единствомъ правленія, какое создано и опредѣлено всѣми нашими конституціями.
При этомъ слѣдуетъ прибавить, что Парижу, какъ столицѣ, еще невозможнѣе согласить самоуправленіе свое съ государственнымъ единствомъ, чѣмъ всякому другому французскому городу. Постараемся доказать это самымъ нагляднымъ образомъ. Мы уже сказали (Часть II, глава IX), что въ буржуазномъ мірѣ, какимъ его сдѣлала революція, два принципа считаются столпами общества и государства: принципы политической централизаціи и экономической несолидарности или, другими словами, торгашеской и промышленной анархіи, которая, уравновѣшивая первый принципъ, необходимо ведетъ къ феодальному господству капитала. По законамъ историческаго развитія, которые управляютъ всѣми правительствами, эти два принципа должны, съ теченіемъ времени, вызвать свои послѣдствія; и такъ какъ городское самоуправленіе препятствуетъ имъ, то изъ этого слѣдуетъ, что общинная жизнь, какъ болѣе слабая, должна постепенно подчиняться центральной дѣятельности. Такимъ образомъ, когда высшее правительство, центральная власть учреждаетъ въ какомъ нибудь городѣ свою резиденцію – городъ этотъ, ставъ столицею, долженъ скорѣе и болѣе другихъ утратить свою самостоятельность. Это положеніе, очевидное для всякаго, кто понимаетъ то, о чемъ идетъ рѣчь, показываетъ нелѣпость приверженцевъ парижскаго самоуправленія и ихъ требованій.
Что касается тѣхъ изъ моихъ читателей, кто не привыкъ разомъ обнимать умомъ все содержаніе какого нибудь положенія, то я постараюсь объяснить его, напомнивъ имъ некоторые факты.
I. Упадокъ городскихъ вольностей. – Французское единство – созданіе всей нашей исторіи. Оно начинается съ римскаго завоеванія, продолжается завоеваніемъ французскимъ; потомъ, уничтоженное или, скорѣе, преобразованное феодальною системой, оно возобновляется королями, при вступленіи на престолъ капетингской династіи. Такъ какъ національное единство, какое видимъ теперь, образовалось послѣдовательными присоединеніями независимыхъ областей, то понятно, что провинціи и общины удерживали еще нѣкоторое время кое‑какіе остатки своей автономіи, то, что онѣ называютъ своими обычаями, вольностями, и т. д. Но мало по малу, администрація и короли одержали верхъ. Послѣ Ришлье, управленіе провинціями было ввѣрено намѣстникамъ, слугамъ королей, сдѣлалось исключительно зависимымъ отъ правительства и со временемъ приняло однообразный характеръ. Реформаторы 89 г., продолжая дѣло монархіи, возвели систему единства въ государственный принципъ при неумолкаемыхъ доселѣ рукоплесканіяхъ народа.
Тѣмъ не менѣе общины долго еще сохраняли кое какіе признаки жизни по утвержденіи великаго единства. Провинція безжизненная, расплывшаяся, давно уже стерлась и поглотилась въ государствѣ, когда община, благодаря своему мѣстному духу, благодаря сосредоточенности своихъ жизненныхъ силъ, еще держалась и сохранялась.
Наконецъ, конституціи II и III г. г., обратившія городское управленіе въ одну изъ отраслей центральной администраціи, и учрежденіе 17 февраля 1800 г. префектовъ, замѣнившихъ центральныхъ коммиссаровъ Республики, и при нихъ совѣтовъ префектуръ, нанесли рѣшительный ударъ самоуправленію общинъ. Съ этихъ поръ зло стало неисправимо. Пятнадцать лѣтъ спустя, при паденіи первой имперіи, община оказалось мертвою, и либерализмъ тщетно пытался воскресить ее.
Я уже говорилъ (часть II, гл. XII) о томъ, какъ буржуазія, напуганная непомѣрнымъ усиленіемъ центральной власти и примѣромъ Наполеона I, пыталась подчинить себѣ правительство, давъ ему тройной противовѣсъ: 1) конституціонную, представительную и парламентскую систему, 2) городскія и департаментскія учрежденія и 3) экономическую анархію. Теперь я скажу нѣсколько словъ о второмъ изъ этихъ противовѣсовъ, возрожденномъ изъ древнихъ общинъ.
Этими городскими и департаментскими учрежденіями много занимались въ царствованіе Люи–Филиппа; подобно поземельному кредиту и многому другому, это была одна изъ фантазій буржуазнаго царствованія. Объ этомъ толковали при реставраціи; самъ Наполеонъ I, повидимому, интересовался этимъ предметомъ; при его наслѣдникѣ, объ учрежденіяхъ этихъ говорятъ больше, чѣмъ когда либо. На нихъ особенно настаиваютъ люди золотой середины, которыхъ во Франціи всегда такое множество и которые такъ неразумны. Имъ кажется, что, возвративъ общинѣ нѣкоторую долю самостоятельности, можно уравновѣсить центральную власть, можно устранить гнусныя стороны централизаціи, а главное – избѣжать федерализма, который въ 1864 году ненавистенъ имъ такъ же, какъ въ 1773 былъ ненавистенъ тогдашнимъ патріотамъ, только по другимъ причинамъ. Эти добрые люди охотно восторгаются швейцарскою и американскою свободой; они подчуютъ насъ ею въ своихъ книгахъ; она служитъ имъ зеркаломъ, когда они хотятъ пристыдить насъ за наше низкопоклонство; но ни за что въ мірѣ не дотронутся они до своего любезнаго единства, которое составляетъ, по ихъ мнѣнію, славу французовъ и которому, по ихъ увѣреніямъ, такъ сильно завидуютъ всѣ другія націи. Съ высоты своего академическаго самодовольства, они обвиняютъ въ увлеченіи тѣхъ писателей, которые, не забывая логики и исторіи, оставаясь вѣрными чистымъ внушеніямъ права и свободы, не вѣрятъ въ политическія воскресенія и, наскучивъ эклектизмомъ, хотятъ отдѣлаться разъ навсегда отъ доктринерскихъ фокусовъ.