Руководствуясь этими соображеніями, мы можемъ опредѣлить рабочій день: во всякой промышленности и во всякомъ ремеслѣ рабочій день – это вся сумма того, что можетъ произвести или заслужить въ данный срокъ человѣкъ средней силы, средняго ума и среднихъ лѣтъ, хорошо знающій свое ремесло во всѣхъ его отрасляхъ; срокъ этотъ можно считать въ 10, 12 и 15 часовъ для труда, который можно оцѣнивать по днямъ, или въ недѣлю, мѣсяцъ, годъ – для труда, требующаго болѣе продолжительнаго времени.
Такъ какъ дитя, женщина, старикъ, больной или слабый человѣкъ не могутъ достигнуть средней цифры труда нормальнаго человѣка, то ихъ рабочій день будетъ не болѣе какъ дробью въ отношеніи къ нормальному, офиціальному, законному дню, принимаемому за цѣлую единицу. – Тоже самое я скажу и о днѣ работника, занимающагося какимъ нибудь чисто механическимъ дѣломъ, составляющимъ лишь часть труда, необходимаго для даннаго производства; его трудъ требуетъ болѣе навыка, чѣмъ усилій ума, и не можетъ сравниться съ трудомъ настоящаго ремесленника.
За то превосходный работникъ, тотъ, который задумываетъ дѣло, работаетъ быстрѣе, поставляетъ большее количество продуктовъ лучшаго качества, чѣмъ другой, a тѣмъ болѣе тотъ, кто съ этимъ совершенствомъ исполненія соединяетъ умѣніе управлять и силу повелѣвать, превзошелъ бы общій уровень и, слѣдовательно, получилъ бы право на большую плату; онъ могъ бы заработать въ одинъ день то, что стоятъ полтора, два, три и даже больше рабочихъ дня. Такимъ образомъ права силы, таланта, даже характера принимаются въ соображеніе, какъ и права труда: если справедливость не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на личности, за то она строго взвѣшиваетъ способности.
Теперь я буду утверждать, что нѣтъ ничего легче, какъ провѣрить всѣ эти счеты, привести въ равновѣсіе цѣны, разрѣшить по справедливости всѣ эти неравенства; это также легко, какъ выплатить 100 фр. золотыми монетами въ 40, 20, 10 и 5 фр., серебряными монетами въ 5, 2 и 1 фр. или мѣдными въ 2 и въ 1 сантимъ. Каждая изъ этихъ величинъ составляетъ часть другой, и всѣ онѣ могутъ взаимно дополнять и замѣнять другъ друга; короче – это самое простое ариѳметическое дѣйствіе.
Но повторяю, чтобы произвести этотъ разсчетъ необходимо добросовѣстно оцѣнить труды, услуги и произведенія; надо, чтобы трудящееся общество дошло до извѣстной степени промышленной и экономической нравственности, чтобы всѣ подчинялись законамъ справедливости, не взирая на знатность, первенство, положеніе, знаменитость, словомъ на все, чѣмъ дорожитъ общественное мнѣніе. Надо принимать въ соображеніе только полезность и качество произведенія, трудъ и его стоимость.
Я повторяю и утверждаю, что такая оцѣнка въ высшей степени практична, и что наша прямая обязанность стремиться къ ней всѣми силами: она исключаетъ лихоимство, тунеядство, гнетъ налоговъ, шарлатанство, эксплуатацію, притѣсненіе; но ее никакъ нельзя обратить въ домашнее дѣло, въ семейную добродѣтель, въ подвигъ частной нравственности; оцѣнка труда, постоянно возобновляемое установленіе стоимостей составляютъ основную задачу общества, такую задачу, которая можетъ разрѣшиться только общественною волею и могуществомъ собирательной силы. Мнѣ приходится повторить еще разъ то, что я уже высказалъ: ни наука, ни правительственная власть не выполнили въ этомъ отношеніи своего призванія. Мало того: несоизмѣримость произведеній была признана догматомъ, взаимность объявлена утопіею, а неравенство преувеличено, чтобы за одно съ всеобщею разъединенностью увѣковѣчить бѣдствія массъ и ложь революціи.
Теперь пусть рабочая демократія принимается за этотъ вопросъ: это ея дѣло. Пусть она скажетъ свое слово, и тогда подъ напоромъ общественнаго мнѣнія государство, этотъ органъ общества, должно будетъ начать дѣйствовать. Если же рабочая демократія удовольствуется волненіями въ мастерскихъ, нападками на буржуа, манифестаціями на безполезныхъ выборахъ, и останется равнодушна къ принципамъ политической экономіи, т. е. къ настоящимъ принципамъ революціи, то пусть же она знаетъ, что отрекается отъ своего призванія и долга и что придетъ день, когда потомство заклеймитъ ее.
Вопросъ о трудѣ и платѣ приводитъ насъ къ вопросу о торговлѣ и ажіотажѣ, которымъ мы и закончимъ эту главу.
Почти у всѣхъ народовъ на торговлю смотрѣли съ недовѣріемъ и неуваженіемъ. Патрицій или дворянинъ, который занимался ею, ронялъ свое достоинство. Духовенству былъ запрещенъ всякій торговый оборотъ, и обличеніе іезуитскихъ спекуляцій и оборотовъ произвело въ XVII вѣкѣ громадный скандалъ. Въ числѣ другихъ торговыхъ операцій достопочтенные отцы упрочили за собою монополь хинины. – Въ чемъ же причина этого вѣковаго проклятія, котораго не искупили ни современные нравы, ни наши экономическіе принципы? Она коренится въ недобросовѣстности, которая во всѣ времена казалась необходимымъ свойствомъ торговли и которую моралисты, богословы и государственные люди отчаивались вытѣснить изъ нея. Пуническая честьбыла въ древности заклеймена позоромъ. Но что такое эта пуническая честь? Совершенно тоже, что и греческая, аттическая, коринѳская, еврейская, массилійская и даже римская честь – словомъ честь торговая.
Чтобы торговля была честна и безупречна, надо чтобы, независимо отъ взаимной оцѣнки услугъ и произведеній, перевозка, распредѣленіе и обмѣнъ товаровъ производились по болѣе дешевымъ цѣнамъ и съ большею выгодою для всѣхъ. Для этого потребовалось бы, чтобы всѣ производители, негоцианты, перевозчики, комиссіонеры и потребители всякой страны взаимно обезпечили бы другъ другу спросъ и предложеніе работъ, матеріаловъ, цѣнъ провоза и т. д., и кромѣ того обязались бы, одни поставлять, другіе принимать условное количество товара на опредѣленныхъ условіяхъ и по извѣстнымъ цѣнамъ. Такимъ образомъ пришлось бы постоянно публиковать статистическія свѣдѣнія о состояніи урожаевъ, о числѣ рабочихъ рукъ, о задѣльной платѣ, о рискахъ и несчастныхъ случаяхъ, о размѣрѣ спроса, о рыночныхъ цѣнахъ и т. д.
Предположимъ, напримѣръ, что по самымъ подробнымъ и точнымъ вычисленіямъ, производимымъ въ продолженіе цѣлаго года, окажется, что средняя цѣна производства пшеницы – 18 фр. за гектолитръ; тогда продажная цѣна будетъ колебаться между 19 и 20 фр., давая земледѣльцу отъ 5,30 до 10 на 100 чистаго барыша. Если урожай будетъ плохъ, если будетъ дефицитъ хоть одной десятой, то цѣна должна будетъ возвыситься въ одинаковой пропорціи, чтобы съ одной стороны весь убытокъ не падалъ на одного крестьянина, а съ другой, чтобы общество не страдало отъ чрезмѣрнаго повышенія цѣнъ: пора ему перестать умирать голодной смертью. Ни по справедливости, ни по истинной политической экономіи нельзя допустить, чтобы общее бѣдствіе служило источникомъ обогащенія нѣсколькимъ спекуляторамъ. Если же напротивъ хлѣба родится въ изобиліи то, сообразно съ его количествомъ, цѣна должна будетъ уменьшиться, чтобы съ одной стороны упадокъ цѣны на хлѣбъ не причинилъ крестьянину дефицита, какъ часто бываетъ, а съ другой, чтобы общество пользовалось урожаемъ или во время текущаго года, или въ послѣдующіе года; избытокъ же долженъ сохраниться въ запасъ. Изъ этихъ примѣровъ видно, какимъ образомъ производство и потребленіе уравновѣшивались бы одно другимъ, взаимно гарантируя другъ другу сбытъ и покупку хлѣба по настоящей цѣнѣ, и какимъ образомъ, благодаря разумнымъ рыночнымъ цѣнамъ и хорошей экономической полиціи, изобиліе и недостатокъ, распредѣляясь равномѣрно на всю массу населенія, не вели бы за собою ни чрезмѣрнаго обогащенія однихъ, ни крайняго дефицита для другихъ; такой порядокъ вещей былъ бы самымъ прекраснымъ, самымъ плодотворнымъ результатомъ взаимности.
Но очевидно, что такое благодѣтельное устройство можетъ быть произведено только общей волею, а противъ этой‑то именно воли и возстаютъ либералы политической экономіи, вопія противъ регламентаціи и правительственности. Они находятъ болѣе удобнымъ для себя присутствовать при вакханаліяхъ барышничества, чѣмъ содѣйствовать прекращенію правильно организованнаго, непреодолимаго грабежа, котораго нельзя побѣдить ни философскими доводами, ни частнымъ правосудіемъ: да развѣ совершенство возможно на землѣ, говорятъ они, и развѣ свобода не столь плодотворна, чтобы вознаградить за свои оргіи?