Стоитъ ли доказывать еще дальше?
Войдя въ законодательства и нравы и создавъ экономическое право, принципъ взаимности перестроитъ сверху до низу гражданское, торговое, государственное и международное права. Другими словами: выяснивъ и опредѣливъ экономическое право, эту верховную и основную категорію права, принципъ взаимности создастъ единство юридической науки; онъ покажетъ, что право едино и тождественно, что оно вездѣ и всегда предписываетъ одно и тоже, что всѣ положенія его взаимно дополняютъ другъ друга, что всѣ законы его лишь видоизмѣненія одного, единаго закона.
Древнее право, раздѣленное наукою старыхъ юристовъ на нѣсколько спеціальныхъ отраслей, по различію предмета, къ которымъ оно относилось, отличалось, во всѣхъ своихъ подраздѣленіяхъ, общимъ отрицательнымъхарактеромъ; оно скорѣе препятствовало, чѣмъ разрѣшало, скорѣе предупреждало столкновенія, чѣмъ создавало обезпеченія; скорѣе карало обманъ и насиліе, чѣмъ обезпечивало общее богатство и благосостояніе отъ обмана и насилія.
Новое право, напротивъ того, вполнѣ положительно. Цѣль его навѣрное и вполнѣ обезпечитъ человѣку все, что древнее право лишь позволяло ему пріобрѣтать, полагаясь на свою свободу, но безъ всякихъ обезпеченій и средствъ, даже не выражая, въ этомъ случаѣ, ни слова одобренія или порицанія. Новое право положительно порицаетъ поступки, которыми нарушаются обезпеченіе и общественная солидарность, поступки, которые клонятся къ образу дѣйствій торгашеской анархіи, скрытности, монополіи, ажіотажу. Оно признаетъ эти поступки столь же достойными порицанія, какъ всѣ мошенничества, вѣроломства, подлоги, грабежи и разбои, на которые доселѣ было исключительно обращено вниманіе закона. Говоря о вопросахъ страхованія, спроса и предложенія, установленія постоянныхъ цѣнъ, торговой добросовѣстности, кредита, перевозки и т. д., словомъ обо всемъ, что называется экономическими учрежденіями, мы уже достаточно указали на положительный характеръ новаго права, на новыя обязательства, вытекающія изъ него, на свободу и богатство, которыя оно приноситъ; повторять всего этого мы не будемъ.
Но если все это правда, то вѣроятно ли, чтобы работники, участвующіе въ федераціи и взаимности, отказались отъ этихъ положительныхъ, вещественныхъ, осязательныхъ, очевидныхъ выгодъ, которыя онѣ представляютъ имъ? Возможно ли, чтобы они предпочли возвратиться къ прежнему ничтожеству, исконной нищетѣ, отсутствію солидарности и разврату? Неужели, познакомившись съ экономическимъ порядкомъ, они тѣмъ не менѣе предпочтутъ вновь создать себѣ эксплоатирующую аристократію и вызвать общую нищету, ради удовлетворенія гнусныхъ поползновеній немногихъ?… Неужели, наконецъ, познавъ право, люди могутъ объявить себя противъ права и добровольно явиться въ глазахъ всего свѣта шайкой воровъ и разбойниковъ?!
Если бы экономическая реформа взаимности была провозглашена въ какомъ нибудь уголкѣ міра, то въ ту же минуту федераціи возникли бы всюду, въ силу необходимости. Для существованія ихъ нѣтъ надобности въ непремѣнной сплоченности федеральнаго союза, нѣтъ надобности, чтобы государства эти, какъ во Франціи, Италіи и Испаніи, были тесно сгруппированы и какъ бы обведены общей оградой. Федерація возможна между государствами отдѣленными, разобщенными и отстоящими другъ отъ друга на значительныя пространства; стоитъ только имъ заявить, что они хотятъ соединить свои интересы и взаимно обезпечить другъ друга, по принципамъ экономическаго права и взаимности. Однажды создавшись такимъ образомъ, федерація не можетъ распасться, потому что, повторяю, никто не захочетъ отрешиться отъ такого принципа, какъ принципъ взаимности, и такого договора, какъ договоръ федераціи.
И такъ, принципъ взаимности представляетъ, какъ мы уже сказали, самую могущественную и, въ тоже время, наименѣе грубую связь, какъ въ политическомъ мірѣ, такъ и въ экономическомъ.
Ни правительство, ни община или ассоціація, ни религія, ни присяга не могутъ такъ тѣсно связать людей и предоставить имъ, въ тоже время, такой свободы, какъ договоръ взаимности.
Насъ упрекали, что, развивая это право, мы поощряемъ индивидуализмъ, губимъ идеалъ. Клевета! Развѣ гдѣ нибудь возможно большее могущество коллективности, дающее болѣе великіе результаты? Развѣ можно представить себѣ гдѣ нибудь больше согласія въ людяхъ? Куда бы мы ни обратились, мы всюду видимъ матеріализмъ группы, лицемѣріе ассоціацій и тяжкія цѣпи государства. Только здѣсь мы чувствуемъ истинное братство въ справедливости. Мы проникнуты, одушевлены имъ, и никто не можетъ сказать, что терпитъ отъ него принужденіе, что оно налагаетъ на него иго или малѣйшее бремя. Это любовь во всей своей искренности и откровенности, любовь совершенная, потому что девизомъ ея служитъ правило взаимности – я чуть было не сказалъ торговли – сколько даешь, столько берешь.
ГЛАВА XVI.
Буржуазный дуализмъ: конституціонный антагонизмъ. – Рѣшительное превосходство рабочей идеи.
Мы уже знаемъ, въ чемъ состоитъ рабочая идея, какъ съ точки зрѣнія интересовъ, такъ и правительства. Скажемъ еще несколько словъ о томъ, чѣмъ была буржуазная идея въ 1789 г. и послѣ революціи. Тогда читатель будетъ имѣть возможность судить, зная обѣ стороны дѣла, за кѣмъ теперь политическая способность: за рабочей ли демократіей, или за буржуазнымъ капитализмомъ.
Выше (часть 2, глава II) мы сказали, что буржуазія достигла высшей степени самосознанія въ 1789 году, когда среднее сословіе устами Сіэйса бросило перчатку старому обществу, спросивъ себя: что я такое? – ничто; чѣмъ мнѣ слѣдуетъ быть? – всѣмъ. Далѣе мы показали, что буржуазія стала дѣйствительно всѣмъ; но именно вслѣдствіе этого, утративъ самобытность, она лишилась самосознанія и впала въ летаргію. Наконецъ мы сказали, что, если въ 1848, послѣ паденія Людовика Филиппа, она, повидимому, пробудилась изъ оцѣпенѣнія, то только благодаря возмущенію рабочихъ классовъ, которые, отдѣлившись или, скорѣе, отличившись отъ нея, достигнувъ самосознанія и понявъ свое назначеніе, выступили на политическую арену: словомъ, благодаря страху Соціализма.
Но еще печальнѣе утраты буржуазіею самосознанія то, что она лишилась даже пониманія управляющей ею идеи, тогда какъ, напротивъ того, рабочіе классы быстро идутъ въ этомъ отношеніи впередъ; еще печальнѣе то, что, вслѣдствіе ея глубокаго ничтожества, страна и правительство, зависящія отъ нея, преданы совершенно на произволъ судьбы. Политическую способность даетъ не одно только самосознаніе: для нея нужна еще идея; а между тѣмъ, если бы буржуазія умѣла читать и мыслить, она не мало удивилась бы, узнавъ, что идея ея вполнѣ исчерпана, что она неспособна создать ни свободы, ни порядка, короче – что у нея нѣтъ идеи.
До 89 года мысль буржуазіи принадлежала къ циклу феодальныхъ идей. Почти вся земля принадлежала дворянству и духовенству, они господствовали въ замкахъ, монастыряхъ, епископствахъ, приходахъ; имъ принадлежали выморочное и другія права; они творили судъ и расправу надъ своими вассалами, воевали съ королемъ, пока наконецъ, онъ, соединившись съ буржуазіею, не принудилъ ихъ цѣлымъ рядомъ пораженій служить себѣ. Буржуазія съ своей стороны господствовала въ торговлѣ и промышленности, имѣла свои корпораціи, привилегіи, вольности, мастерства; чтобы избавиться отъ тираніи духовенства и дворянства, она заключила союзъ съ престоломъ и этимъ пріобрѣла нѣкоторое значеніе въ государствѣ. Въ 89 году пала вся эта система. Буржуазія, сдѣлавшись въ политикѣ всѣмъ, умножила до безконечности свои преимущества, не переставъ, впрочемъ, торговать и промышлять, какъ дворянство не перестало доѣдать остатки своего достоянія, а духовенство пѣть свои гимны. Идеи не стало ни у кого.