Личико под стать груди, а все прочее под стать личику. Значит…
Так-то так, но холодновата…
Однажды, когда она позировала Гюставу Буланже, сей прославленный мэтр, потеряв терпение, заорал:
— Да побольше огня, черт тебя подери! Ведь я не статую для Академии с тебя леплю!..
(Шутка, между нами, не совсем уместная, особенно в устах члена Академии.)
Юный художник рысцой бросился к своей натурщице.
Девица еще спала.
Он растормошил ее, силком поднял с постели, помог ей одеться, причем все это с чисто профессиональной корректностью, и увел к себе.
Была у него своя идея.
У него же они и позавтракали.
Все, что стояло на столе, было переперчено, а шампанское лилось рекой, словно раскрылись хляби небесные.
А после завтрака, поверьте мне, если уж говорить о зажигательных вакханках, то зажигательней не было.
Юный художник тоже находился на грани самовозгорания.
Натурщица приняла полагающуюся позу.
— Вот это то, что надо, черт возьми! — воскликнул художник.
— Еще бы тебе не то!
Стан свой девица изогнула, пожалуй, чуть больше, чем требовал того художественный замысел. На щеках у нее играл румянец. Бесконечно нежный, розовый оттенок подчеркивал — о, лишь слегка подчеркивал! — лебединую белизну ее царственной груди. Веки были опущены, но из-под длиннейших ресниц поблескивал смеющийся лукавый взгляд серых глаз. Между несравненно пурпуровых губок влекуще светился влажный перламутр великолепных зубов.
Когда на следующее утро явился богач, он обнаружил студию на запоре.
Он поднялся этажом выше и стал долго и нудно стучать в дверь квартиры художника.
— Вакханка! — канючил он. — Где моя вакханка?
Тут из глубины алькова — так, по крайней мере, почудилось любителю живописи — донесся голос самой вакханки:
— Еще не закончена!..
Приданое
Воскресенье, примерно часов шесть.
Интересно, заметили вы или нет вот какое обстоятельство: когда в Париже стоит жара, воскресные вечера жарче, чем во все прочие дни недели, что бы там ни показывал термометр.
Говорите, не заметили? Не важно. Просто вы человек ненаблюдательный.
Итак, продолжаем.
Шесть часов. Как раз в это время парижане, которым средства не позволяют раскошелиться на приличный обед, атакуют террасы кафе и, не торопясь, цедят аперитив, странный и загадочный напиток, мерзкий на вкус, но зато без промаха губительно действующий на желудок.
Если проглотить всего две порции этого пойла, голода уже не чувствуешь и вполне можешь за обедом удовлетвориться половинной порцией. В наши безденежные времена очень и очень стоит задуматься над этим способом экономии!
Я сидел на террасе кафе где-то на бульварах, а передо мной красовалась бурая жидкость, выпускаемая, без всякого сомнения, фирмой «Борджиа и Кº».
За соседний столик уселись двое — господин и дама, господин — явно муж дамы. Дама заказала вермут-кассис, а господин — абсент-анис.
Дама заказала свой вермут-кассис таким тоном, каким заказала бы что угодно. Господин заказал свой абсент-анис тоном неизбывной усталости.
«Дайте мне абсент, — казалось, говорит он, — о нет, нет, не для того, чтобы захмелеть, а для того, чтобы хоть немного забыться и вырваться прочь — пусть хоть всего на четверть часа — из стен этой ужасной фабрики бритв, каковая и есть, в сущности, жизнь!»
Наш любитель абсента был очень авантажный мужчина лет под тридцать, просто и изящно одетый, с живым умным лицом, но как же он скучал, бедняга!
Я человек воспитанный и никогда не позволю себе сказать про даму, что она уродлива или даже просто недостаточно миловидна. Ограничусь посему замечанием: дама господина любителя абсента была просто-напросто безобразна. Физическое уродство еще усугублялось нелепо-дерзким и неприязненным выражением лица. А все вместе было облечено в вычурный, но безвкусный туалет, что делало его обладательницу неприемлемой по всем пунктам.
О, как я понимал отчаяние этого бедняги! Будь я на его месте, достанься мне такая подруга жизни, я пил бы абсент не стаканами, пил бы его бочками, морями, океанами!
Их беседа долетала до меня только отрывками, но, судя по агрессивной физиономии жены и по усталому виду мужа, я догадался, что супружеской идиллией здесь и не пахнет.