Тотчас же два десятка месильщиков отправились на кухню и принялись за дело. Из еще не остывших котлов они вычерпывали клейкую, прилипавшую к пальцам патоку культуры, лепили из нее шары и обжигали их в плите. То, что не поддавалось обжигу, пришлось оставить в виде студенистой массы.
Итак, можно было начинать игру. Большой актовый зал по этому случаю празднично разукрасили. Живые мишени выстроили в две шеренги. Самые меткие участники состязания заняли места на трибуне. Помощники подавали им шары, а судьи, запасшись мелом, приготовились отмечать попадания.
Удары звучали мягко. Школьная премудрость, превращенная в тестообразную массу, облепляла ученых мужей.
Какой-то незаурядный артист решил, что состязанию недостает музыкального сопровождения, и тут лавина органных аккордов обрушилась на зал; все, кто был в нем, невольно содрогнулись, а несчастные жертвы, подавленные величественной музыкой, совсем сникли.
Первым рухнул учитель гимнастики. Уткнувшись носом в паркет, он разрыдался. Не более выносливыми показали себя физики, а вскоре и черепа математиков гулко ударились об пол. Самыми стойкими оказались словесники.
В конце концов не осталось ни мишеней, ни снарядов, ни мела, чтобы отмечать очки, да и орган, видно, совсем выдохся. Конец побоищу, конец играм.
Наступила ночь. На дорожках во дворе безмолвствовал гравий. В спальне со спущенными шторами при свете ночника почивал директор со своей супругой.
Но где-то под самой крышей в освещенном уголке принялись за работу вожаки. Время от времени Карье тихим, приглушенным голосом произносил что-то решительное. Ему вторили серьезные, без тени бахвальства голоса. Конец играм, конец побоищу. Впереди была целая ночь для подготовки мятежа.
ЖОРЖ ГОВИ
(Род. в 1910 г.)
Гови родился в семье художника. С 1920 года жил в Турции, где окончил французский лицей. Затем путешествовал — был в Египте, Индии, Китае. Окончательно поселился во Франции в начале 30-х годов. С 1934 года печатается в еженедельнике «Монд», основанном Барбюсом, и в журнале «Коммюн». В его рассказах той поры отразились острые политические коллизии, ожидания и надежды эпохи Народного фронта.
Гови-рассказчик стремится уловить взаимосвязь характера и обстоятельств, обнажить социальные и нравственные истоки поведения человека. Духовный крах личности неминуем, если ее эгоистические интересы противостоят революционной воле народа, — таков лейтмотив новеллистического цикла «Русская кровь» (1946). По разным дорогам устремились на поиски своего места в жизни молодые люди из богатых кварталов (роман «Дни великого поста», 1947), но иные выдохлись, а другие, достигнув желаемого, прониклись равнодушием ко всему на свете и отвращением к самим себе. Обреченность попыток противодействовать ходу новой жизни, сложившейся после войны в странах Восточной Европы, — тема романа «Страстотерпец» (1955). Книга «Испанская кровь» (1958) — высшее достижение Гови в жанре новеллы. Трагедийную контрастность испанской жизни середины XX века он выразил в судьбах участников гражданской войны: уроки сражения за республику и сегодня помогают патриотам видеть будущее; былых победителей преследует ощущение никчемности собственного существования.
Georges Govy. «Sang russe» («Русская кровь»), 1946; «Sang d'Espagne» («Испанская кровь»), 1958.
Рассказ «Ноллак пробудился» («Nollac s'agite») опубликован в еженедельнике «Monde» 22 июня 1934 года, № 304.
Ноллак пробудился
В маленьком городке Ноллаке, в самой его середине, был большой парк с лужайками и статуями, старинный парк, разбитый еще при Людовике XVI. Время течет быстро, и многие поколения обитателей Ноллака, сменившие друг друга, не очень-то ухаживали за парком, предоставив ему разрастаться, сколько душе угодно. Однако, испугавшись, что при быстром своем росте он поглотит улицы, отходившие от него в разные стороны и в виде тропинок робко замиравшие у края беспредельных полей, за чертой города, люди обнесли парк прочной железной оградой. Со временем ограда погнулась, а кое-где проржавела.
Одна из улиц, отходивших от парка, вела к вокзалу. К жалкому вокзалу, освещавшемуся газовыми фонарями и по большей части безлюдному. Экспрессы тут не проносились, только проползал поезд узкоколейки, соединявшей Ноллак с большим городом Руайе. И уже долгие годы водил этот поезд один и тот же машинист; как только состав останавливался у вокзала, машинист высовывал из паровоза свою чумазую физиономию, поднимал козырек нахлобученной на лоб фуражки и уныло оглядывал пассажиров, топтавшихся на перроне. Затем поезд встряхивался, как старая кляча, прежде чем она рысцой тронется в путь, и вновь двигался по рельсам. Из окошек вагонов пассажиры еще долго могли созерцать Коротышку, начальника станции, зимой и летом облаченного в узенькую форменную тужурочку и неизменно державшего в руке извечный красный флажок. К полудню поезд привозил только одного человека, г-жу Лемонье, занимавшуюся в Ноллаке благотворительностью; в семь тридцать вечера он доставлял всех своих основных пассажиров, сонных, притихших после утомительного рабочего дня на предприятиях Руайе. Молодежь выражала недовольство, что приходится рано возвращаться домой, но это был последний поезд, а заночевать в чужом месте никто не решался, опасаясь бесконечных семейных сцен и упреков родителей.