Мадам Леонс и сама недурна. Тоненькая, очень холеная и подобранная, тип сухопарой англичанки; она сильно накрашена, волосы обесцвечены перекисью, ногти ярко-красного цвета, такие женщины в жизни заняты только своими детьми и своим мужем.
Мадам Леонс едет отдыхать одна. Несмотря на бездну изобретательности, которую она проявляет (а может быть, именно из-за нее), чтобы семья хорошо питалась и была прилично одета, она очень похудела и нервы ее совсем расстроились. Доктор рекомендовал ей отдых, деревню. Мадам Леонс считает, что Тулуза, где они живут, уже деревня, все, что не Париж, — деревня! Но Робер настоял, чтобы она уехала. Робер, он такой внимательный; сам в течение месяца будет питаться в ресторане, а малышу будет хорошо у Мэмэ… Ей нельзя больше думать о карточках, сказал доктор. «Карточкомания» приняла угрожающие размеры, есть люди, которые говорят только о карточках и о том, где что можно достать. Они стоят в очередях из любви к искусству, они разъезжают потому, что талон ДН, который у них в районе не стоит ничего, в соседнем департаменте чего-то стоит.
— ДН, — говорит мадам Леонс, — это мучные изделия, их и здесь можно получить.
Вообще-то мадам Леонс решила переменить врача, этот смешон своей болтовней о «карточкомании». Еще немного, и он объявил бы ее помешанной. Разве она упрекает доктора за то, что он все время говорит только о войне? Выходит, у него «войномания»? Она рассказала ему историю с пальтишком Лулу, и он тут же воскликнул: «Вот видите, вот видите!» А что, собственно, должна она видеть? Подумаешь, какое событие! Лулу вырос из своего пальто, и нужно было обменять его на другое. Она пошла в мэрию, оттуда ее направили в «Национальную помощь», там взяли пальтишко и выдали ордер на другое детское пальто, но сверх того, которое она отдавала, с нее потребовали еще двадцать талонов. Какая же тут выгода? Тогда она отправилась в префектуру, где ей дали ордер, не взяв ее пальто, но, правда, двадцать талонов все же вырезали… Это было уже лучше: тут она на самом деле выгадала старое детское пальтишко. Как, однако, все организовано!
— Вот видите, месье Леонс! Об этом я вам и говорил. Очень советую отправить жену в деревню…
Она, должно быть, взяла с собой слишком много вещей… Вполне возможно, но в конце концов это ее право. Почему война уничтожила на вокзалах всех носильщиков? Их нет и в помине. Нечего и пытаться все это понять. К счастью, в поездах встречаются военнослужащие и молодые люди в шортах. Непонятно, что это за люди, но они всегда готовы помочь вам поднести чемодан… Мадам Леонс ехала с двумя пересадками. Первый раз ей пришлось бежать, чтобы поспеть, потому что поезд, с которым она прибыла, опоздал. Тоннель тянулся бесконечно, высокий молодой человек хоть и производил впечатление силача, но все же обливался потом, пока наконец не уложил в сетку три ее чемодана. Он тоже бежал по тоннелю. Удивительно, какие бывают сильные мужчины! Подумать только, бежать с тремя чемоданами! Мадам Леонс рассыпалась в благодарностях… Молодой человек едва успел выскочить из вагона, как поезд тронулся, набирая скорость. На второй пересадке все было наоборот: опаздывал поезд, в который мадам Леонс должна была пересесть, и ей пришлось бесконечно долго ждать в буфете вокзала, где ее буквально атаковали мухи, хотя в буфете было пусто — даже для мух не нашлось бы ничего съедобного.
Но гвоздем путешествия был самый его конец — прибытие к месту назначения, точнее — почти к месту назначения, потому что мадам Леонс вынуждена была переночевать в этом городе и только наутро могла выехать на машине в захолустное местечко, которое и являлось целью ее путешествия, а до него оставалось еще пять километров.
Мадам Леонс пришлось долго кокетничать с контролером у выхода, прежде чем он разрешил носильщику, единственному на привокзальной площади, пройти на давно уже пустынный перрон, где в полном одиночестве ждали ее чемоданы. Носильщик смахивал на столетнего старца: он приподнял большой чемодан и сказал: «Несите сами, для меня чересчур тяжелый», — и взял два чемодана поменьше. Мадам Леонс пришлось коленом толкать перед собой большой чемодан. К счастью, контролер заметил ее еще издали и поспешил на помощь, а по выходе с вокзала нашелся рабочий, который взвалил все три чемодана на тележку и подвез их до гостиницы «Терминус».
Свободной оказалась лишь комната за сто франков: мадам Леонс приехала на четверть часа позже всех остальных. Ей достался номер с тремя широкими, чуть ли не двуспальными кроватями. Общежитие, а не гостиничный номер! Ванная, вся в паутине, походила на русло высохшей реки… Было около десяти часов вечера, мадам Леонс с утра ничего не ела, а нужно было еще позвонить друзьям, в то местечко, куда она направлялась. До чего же насыщена жизнь! Мадам Леонс испытала чувство удовлетворения, какое, вероятно, испытывает исследователь, преодолевая неожиданные препятствия и ловушки, расставленные природой, счастливый и гордый тем, что затраченные усилия привели его наконец к победе. Даже не верится, что до войны она не знала никаких трудностей. Чем была она занята целый день? Ведь тогда она и Лулу еще не имела! Все можно было купить, ничего не надо было раздобывать, ничего не приходилось искать, можно было не запасаться ни продуктами, ни углем, ни сухим порошком… До войны она ни за что бы не согласилась спать одна в номере с тремя кроватями. Какая нелепость! Да таких номеров тогда и не существовало, необходимость в них, должно быть, порождена временем. Мадам Леонс вымыла руки довоенным мылом, которое захватила с собой, — в дороге все так грязнится! — и проверила, есть ли сахар в ее очаровательной маленькой коробке еще от Ланселя: может быть, внизу ей дадут чаю.