Перед ними были ярко освещенные луной стены, с которых лунный свет смыл все пятна, все шероховатости, стены, побеленные лучами, гладкие и блестящие… Густые тени служили им оправой… Тарриг вышел из машины. Он тоже был как бы омыт лунным светом, его глаза сверкали бриллиантами, узкий и аскетический профиль утратил живые краски.
— Пройдем здесь… — сказал он.
Они вошли через ворота. За оградой неподвижно высились большие деревья. Резкие черные тени, обрезанные по краям, как по линейке, стлались по круглым камням, которые причиняли боль ногам Жаннетты. Тарриг предложил ей руку. Она слегка отпрянула перед черной зияющей дырой, которая оказалась проходом сквозь высокую ограду, но тут же в проходе был поворот, и вот они в маленьком, стиснутом стенами внутреннем дворике, под луной, застрявшей где-то на верхушке церкви. Дворик до краев полон волнами лунного света, которые спускаются сверху и застывают, как льдины… Тарриг все еще держит Жаннетту за руку. Еще один черный проход — и другой дворик, побольше, скорее, маленькая площадь с деревьями и фонтаном посредине. Тут лунный свет более рассеян, тени — серее… Тарриг продолжает идти вперед, увлекая за собой Жаннетту.
— А чемоданы? — Голос Жаннетты растаял в воздухе, как снег в воде.
— И правда, чемоданы…
Но он все шел вперед. Теперь это был белый, мощенный булыжником, круто спускающийся вниз переулок, в котором дома стояли без крыш, а вместо дверей и окон зияли черные дыры… Переулок развалин, оказавшийся просто тупиком…
— Под ковриком? — спросил Тарриг.
Он нагнулся, открыл дверь. Они вошли.
— А чемоданы?
Голос Жаннетты пророкотал, как удар грома… В ужасе от произведенного ею шума она умолкла. У Таррига оказался электрический фонарик: они находились в длинном сводчатом коридоре.
— Вам незнаком этот дом?
— Нет, — прошептала она.
Коридор заканчивался дверью, справа была лестница. Тарриг открыл дверь и зажег свет: кухня, все еще жилая, с запахом обугленных поленьев и остывшего кофе. Одна ее дверь вела в сад. Жаннетта остановилась у порога. Кухня оказалась ниже уровня сада, Жаннетта поднялась по ступенькам. Это был совсем маленький садик, со всех сторон замкнутый высокими стенами. Огромными девственно белыми стенами. Луна здесь разгулялась вовсю, залив своим светом и садик и стены. Серебряные лилии, будто на алтаре, росли вдоль левой стены, и их терпкий аромат никуда не мог улетучиться, замкнутый в стенах этой закрытой вазы. Среди зарослей травы стоял каменный стол, круглый, белый, словно покрытый скатертью… Странно было видеть каждую травинку так же отчетливо, как видишь дно озера сквозь очень прозрачную воду… Тарриг вышел вслед за Жаннеттой, уселся на стол и замер… Тишина душила обоих своими войлочными руками, вызывала головокружение, как пустота пропасти. Прозрачная бесконечность, побеленная луной, покрывала их, как стеклянный колпак покрывает часы. Их окружала вечность. И так была она чиста, что даже аромат лилий казался слишком ощутимым, слишком тяжелым.
Голос Таррига скользнул, не нарушая тишины:
— Вне времени и пространства… Что скажете, Жанна, женщина, привязанная к злодеяниям мужчины?
— Тысяча девятьсот сорок второй… — отозвалась Жанна. Она вернулась в дом.
Кухня, которая только сейчас казалась такой обжитой, вдруг обледенела: туда тоже проник лунный свет. Жанна пересекла кухню и поднялась по лестнице, словно знала, куда идти. Комната наверху была очень большая. Жанна увидела стены ржавого цвета, с большими пятнами сырости. Там стояла кровать, и Жанна не пошла дальше… Она быстро разделась, легла, потушила свет…
Сначала пробили церковные часы. Выждав минут пять, столько же раз прокуковала кукушка. Плотно притворенные ставни не пропускали пи воздуха, ни лунного света, большая незнакомая комната со стенами цвета ржавчины казалась совсем черной. Сейчас, темной ночью, это было все, что знала о ней Жанна. Бум… Снова церковные часы. Кукушка прокукует позже. Всю ночь бой стенных часов с кукушкой будет переносить Жанну в детство, в ее девичью комнату. Окно было справа, платяной шкаф — прямо перед ней, и ей достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться розового абажура маленькой ночной лампы у изголовья кровати. Бум… Бум… Бум… Кукушка не торопилась, как бы для того, чтобы все вокруг успело вновь обрести свою неподвижность, и только тогда раздалось: «Ку-ку… ку-ку… ку-ку…» Лунный свет, острый, как стальной клинок, отсек завесу дыма, за которой, желая не видеть и не быть видимой, пряталась Жанна. Оружие… Люди… Ребенком она боялась темноты, над ее кроватью вечно склонялись какие-то огромные гримасничающие рожи. Тогда окно было справа, а шкаф — прямо перед ней. Люди… Жанна видит их. Они шествуют мимо нее, костлявые и совершенно нагие. У всех торчащие скулы, все курносые… В лицах мертвецов всегда есть что-то азиатское… Бедра их не толще худющих рук, грудь впалая, над огромным вздутым животом торчат ребра… Они останавливаются и стоят навытяжку… Есть среди них и живые, розовые, обутые в сапоги. Вот они снова приходят в движение… Как могла она жить, нося в себе, словно ужасную болезнь, это чудовищное видение? Но его раньше не было! Нет, было, было всегда. Иначе откуда бы оно взялось, если не из нее же самой?..