Писатель. Короче говоря, ты «бичуешь пороки времени»?
Муза. Я всегда бичую всяческие пороки. Вот почему я решительно, яростно за театр тревожный, метафизический, протестующий, апокалипсический и сексуальный. Я за театр, который выявляет, изъявляет, объявляет, обличает, подтверждает, пересматривает, ставит вопрос ребром, думает, передумывает, привносит и выносит на обсуждение, воздвигает и выдвигает, шокирует и просвещает. Пойми, я — старый парижанин, я знал еще знаменитую труппу варьете (Ги, Иране, Лавальер, ты знаешь припев), я застал время, когда люди ходили в театр, как дети в цирк, ради развлечения… но это было в исторический период, протухший от гнилого мещанства. Сегодня, в моем возрасте, я полноправно вхожу в авангард — это единственный способ поддерживать молодость духа. Я же понимаю, что в наши дни у интеллигентных и культурных людей устремления более благородные, чем у их отцов. Мы живем в эпоху, в которую, я не говорю, что нет рогоносцев, но их удел интереса не вызывает. Рогоносец утратил свое магическое достоинство — вызывать смех. Не забывай, что мы расщепили атом! Куда уж тут рогоносцам! Нужно шагать в ногу со временем. И театр тоже должен забросить человека ради сверхчеловека и комическое ради космического. Как называется твоя новая пьеса?
Писатель. «Безюке».
Муза. Ну, горбатого могила… Ты абсолютно не воспринимаешь человека в схватке со своей судьбой. Низко летаешь. «Безюке»! И это о чем?
Писатель. О любви.
Муза. Опять?
Писатель. Разве это скучно?
Муза. Банально. А что происходит?
Писатель. Мужчина любит женщину.
Муза. И дальше?
Писатель. Она его тоже любит.
Муза. Умоляю тебя, не говори мне, что кто-то или что-то препятствует их любви.
Писатель. Вот именно!
Муза. Ну и что?
Писатель. Все.
Муза. Они умирают?
Писатель. Нет.
Муза. Лучше бы уж умерли.
Писатель. Почему?
Муза. Тогда бы ты смог говорить о смерти. Я же тебе повторяю: смерть — это сейчас то, что нужно, отлично, превосходно. И вообще, любовники, которые не умирают, — это рискованно. Можно предположить, что им вместе будет хорошо.
Писатель. Что касается моих, все поймут, что счастье невозможно.
Муза. На это ты способен. Но, в конце концов, ведь не с этим ты попадешь в струю! Кстати, пьеса забавная?
Писатель. Нет.
Муза. Нужно знать, чего хочешь! Если пишешь ради денег, надо писать смешно! А если ради искусства — будь любезен, придумай что-то другое!
Писатель. Но любовь-то существует.
Муза. Открыл!
Писатель. Когда мужчина и женщина любят друг друга, это же интересно.
Муза. Хорошо! Но тогда — никакого текста.
Писатель. Одни диалог?
Муза. Нет! И без диалога. Во-первых, они у тебя должны быть голые.
Писатель. Кто?
Муза. Твои мужчина и твоя женщина.
Писатель. Почему?
Муза. Потому что ты пожертвуешь частностями ради главного. Голые! Причем оба! Договорись обязательно, чтобы в театре хорошо топили. И потом, все, что ты хочешь, чтобы они сказали, они не должны говорить.
Писатель. А что же они будут делать, голые, молча?
Муза. Самовыражаться.
Писатель. Как?
Муза. Или выражать.
Писатель. Что?
Муза. Все.
Писатель. Танцуя?
Муза. Если тебе угодно. Они могут и танцевать.
Писатель. Но это не балет, это пьеса.
Муза. Что это значит — пьеса! Клянусь, только ты один и остался. Никто не употребляет это давно вышедшее из моды слово. Нужно, чтобы ты «выражал», и все! Не ищи ничего другого! Добейся того, чтобы без обветшалого диалога, без набивших всем оскомину слов твои персонажи «самовыражались» жестами, движениями плеч — можно и задов, ведь они голые, — криками, вздохами, взглядами.
Писатель. Короче говоря, мимическая пьеса?
Муза. Нет. Тотальный театр. Зрелище, я тебе говорю. Зре-ли-ще. Пьеса? С ними покончено! Долой пьесы! Зре-ли-ще! Я знаю, о чем говорю! Я знаю, что сейчас делается! Я каждый вечер хожу в театр.
Писатель. Я никогда не хожу.
Муза. Поэтому ты и закоснел. Это неизбежно. Театр умер, как мне тебе это втемяшить!
Писатель. Театр всегда умирал. Эсхил изобрел диалог. Беккет любил монолог, но нормальным состоянием театра всегда была агония.