Ученый убедился в этом с помощью простого перечня. В числе вопросов нужно было разрешить двести — о еврейской теологии, четыреста восемьдесят — о различиях в обрядах причащения церкви греческой и римской, триста двенадцать — о древней религии браминов, пятьсот восемь — о санскритском, или священном, языке, три — о современном положении индийского народа, двести одиннадцать — о торговле Англии в Индии, семьсот двадцать девять — о древних памятниках островов Элефанты и Сальсетты, находящихся по соседству с островом Бомбеем, пять — о древности мира, шестьсот семьдесят три — о происхождении серой амбры и о свойствах различных пород безоара,{267} один — о не исследованных еще причинах течений в Индийском океане, которые шесть месяцев движутся на восток, а шесть — на запад, триста шестьдесят восемь — об истоках и периодических разливах Ганга. А заодно ученому предлагалось собирать, находясь в пути, по возможности все касающееся истоков и разливов Нила, что занимало европейских ученых в течение стольких веков. Но он счел этот вопрос уже достаточно выясненным и к тому же чуждым своей задаче. Таким-то образом на каждый вопрос, предложенный Королевским обществом, он вез пять последовательных различных решений, которые на три тысячи пятьсот вопросов давали семнадцать тысяч пятьсот ответов; а, принимая во внимание, что каждый из девятнадцати его собратьев должен был также вернуться со столькими же ответами, Королевскому обществу предстояло, следовательно, преодолеть триста пятьдесят тысяч затруднений, прежде нежели утвердить какую-нибудь истину на прочном основании. Поэтому все собранное ими не только не свяжет воедино все гипотезы, как того требовали указания инструкции, но лишь разъединит их настолько, что уже нельзя будет их сблизить. Другая мысль еще сильнее удручала ученого, а именно: хотя он и соблюдал при своих кропотливых исследованиях все хладнокровие своей страны и свойственную ему самому вежливость, он все же нажил себе непримиримых врагов в большинстве ученых, которым приводил свои доводы. «Что станет, — говорил он себе, — с покоем моих соотечественников, когда я привезу им в моих девяноста тюках вместо истины новые поводы к сомнениям и спорам?»
Он был уже совсем готов отплыть в Англию, полный раздумья и тоски, когда брамины Бенареса сообщили ему, что верховный брамин знаменитой пагоды Джагернаута, или Джагренаута, расположенной на берегу Ориссы, у моря, в одном из устьев Ганга, может единолично разрешить все вопросы Лондонского королевского общества. И действительно, это был самый знаменитый пандит, или ученый, о котором когда-либо слыхивали; к нему за советом стекались со всех концов Индии и иных государств Азии.
Английский ученый тотчас отбыл в Калькутту и обратился к директору Английской компании в Индии, который ради достоинства своей нации и во славу науки дал ему для поездки в Джагернаут носилки с алыми шелковыми занавесами и золотыми кистями, две смены сильных кули, или носильщиков, по четыре человека в каждой, двух грузчиков, одного водоноса, одного кули для переноски прохладительных напитков, одного — для трубки, одного — для зонтика, чтобы закрывать его от дневного солнца, одного масоляха, или факельщика, на ночь, одного дровосека, двух поваров, двух верблюдов с погонщиками, чтобы везти его провиант и багаж, двух пеонов, или скороходов, чтобы оповещать о его прибытии, четырех сипаев, или всадников, верхами на персидских конях, в качестве эскорта, и одного знаменосца со знаменем, украшенным гербами Англии. Можно было принять ученого, столь богато снаряженного, за приказчика Индийской компании,{268} с той лишь разницей, что ученый, вместо того чтобы ехать за подношениями, сам намеревался делать их. Так как в Индии не являются с пустыми руками к сановным лицам, директор дал ему — в счет английской нации — хороший телескоп и персидский ковер для главы браминов, великолепные шитты для его жены и три куска китайской тафты красной, белой и желтой, на повязки его ученикам. Навьючив подарками верблюдов, ученый отправился в путь на своих носилках, взяв с собой книгу Королевского общества.
Дорогой он размышлял, какой вопрос первым задать главе джагернаутских браминов, а именно: не начать ли ему с одного из трехсот шестидесяти восьми вопросов, касающихся истоков и наводнений Ганга, или с вопроса, рассматривающего полугодовые чередования течений Индийского океана, что было бы полезно при исследовании периодических движений океана на всем земном шаре. Но хотя этот вопрос интересовал физику несравненно больше, чем все те, которые в течение стольких веков ставились по поводу истоков и разливов Нила, он не привлек еще внимания ученых Европы. Он счел поэтому за лучшее спросить брамина о том, был ли потоп всемирным, что возбуждало столько споров, или, воспаряя мыслями, правда ли, что солнце несколько раз меняло свое направление, восходя на западе и заходя на востоке, как утверждает учение египетских священников, переданное Геродотом; или даже — о времени сотворения земли, древность которой индийцы исчисляют в несколько миллионов лет. Он находил также, что было бы полезно расспросить его о наилучшем образе правления для нации и даже о правах человека, свода которых нет нигде; но этих последних вопросов не было в его книге.