Ардазира занимала своих женщин восхитительными трудами: они пряли гирканскую шерсть, окрашивали ткани тирским пурпуром. Весь дом вкушал простодушную радость. Мы с наслаждением снисходили до равенства с природою; мы были счастливы и хотели жить среди счастливцев. В поддельном счастии люди становятся черствы и надменны, и счастие это не передается другим; истинное счастие делает их мягкими и чувствительными, и это счастие всегда разделено с окружающими.
Помню, Ардазира выдала одну из своих любимых служанок замуж за моего вольноотпущенника. Любовь и юность образовали сей союз. Любимая служанка молвила Ардазире: «Ведь нынешний день — первый брачный день госпожи». — «Все дни моей жизни, — отвечала Ардазира, — будут этим первым днем».
Тебя удивит, быть мажет, что я, изгнанник, утративший право вернуться в Мидию, готовившийся к бегству не долее мгновения и захвативший с собою лишь те деньги и драгоценности, что оказались под рукою, располагал в Маргиане состоянием, достаточным для того, чтобы обзавестись дворцом, множеством слуг и всяческими приятностями жизни. Я и сам дивился тому, дивлюсь и поныне. По необъяснимой причуде судьбы я не видел никакого способа найти средства к жизни и находил их повсюду. Золото, самоцветы, драгоценности словно бы сами текли ко мне в руки. Случайности, скажешь ты. Но случайности, столь часто повторявшиеся и столь неизменно одни и те же, не могли быть случайностями. Ардазира думала вначале, что я хочу доставить ей приятное удивление и захватил с собою богатства, о коих она не ведала. Я, в свой черед, мнил, что она располагает сокровищами, о коих мне неизвестно. Но вскоре и она, и я убедились, что заблуждаемся. Не раз случалось мне найти в своей опочивальне свертки, заключавшие в себе по нескольку сотен дариков;{62} Ардазира находила у себя шкатулки с самоцветами. Однажды, когда я гулял в саду, мне на глаза попался ларчик, набитый золотыми монетами, а другой такой же я нашел в дупле дуба, под коим обыкновенно отдыхал. Не буду говорить о других находках. Я был уверен, что ни один человек в Мидии не знает моего местопребывания; да, впрочем, я знал, что оттуда мне нечего ждать помощи. Я ломал себе голову, пытаясь понять, откуда текут ко мне эти вспомоществования, но все приходившие мне на ум догадки сводили на нет одна другую.
— В сказках говорится, — сказал Аспар, прерывая Арзаса, — о могущественных гениях, которые испытывают приязнь к людям и делают им много добра. Из всего, что слышал я об этом предмете, ничто не убеждало мой разум; но тем более дивит меня то, что слышу я от тебя. Ты рассказываешь то, что знаешь из опыта, а не понаслышке.
— От кого бы ни шла эта помощь, — продолжал Арзас, — от человека или от сверхъестественного существа, истинно то, что она приходила всегда; подобно тому, как бессчетное множество людей находит повсюду нищету, я находил повсюду богатства, и, что удивит тебя еще более, богатства эти всегда появлялись в определенный миг: стоило мне заметить, что сокровища мои на исходе, как я обретал новые, столь бдителен был охранявший нас разум. Более того, предупреждались не только наши потребности, но и наши прихоти. Мне совсем не по вкусу, — добавил чужеземец, — рассказывать небылицы; я говорю лишь то, во что принужден верить, а не то, во что мне хочется заставить поверить тебя.
Накануне свадьбы служанки некий юноша, прелестный, как Амур, принес мне корзину прекраснейших плодов. Я дал ему несколько монет; он взял их, оставил корзину и не появлялся более. Я отнес Ардазире корзину, оказавшуюся тяжелей, чем я думал. Когда плоды были съедены, мы обнаружили на дне груду дариков. «Это гений, — толковали домашние, — он принес сокровище на свадебные расходы».
«Я убеждена, — говорила Ардазира, — что действительно есть некий гений, творящий нам на благо эти чудеса. Для разумных существ, стоящих над нами, нет, должно быть, ничего приятнее любви: одной только любви присуще совершенство, могущее возвысить нас до них. Арзас, то воистину гений, читающий у меня в сердце и знающий, сколь нежно я люблю тебя. Хотела бы я узнать его, и пусть бы поведал он мне, сколь нежно меня любишь ты».
Но возвращаюсь к повествованию.
Страсть Ардазиры и моя обрели каждая свой особый отпечаток, вызванный различием в воспитании и в характерах. Ардазира дышала для одной лишь любви; страсть была ей всей жизнию; душа ее вся полнилась любовью. Ей не дано было любить меня слабее; равным образом, она не могла любить сильнее. Я, мнилось, превосходил ее пылкостью, ибо любовь моя могла показаться не всегда единообразною. Владычествовать над всеми моими помыслами было дано одной лишь Ардазире; но существовали вещи, которые могли развлечь меня. Я травил в лесах оленей, подстерегал хищников.