Рабочий люд опять недоволен. Самое неприятное, пожалуй, то, что он многочислен - миллионов двадцать или двадцать пять. Обычно мы представляем его себе в виде какого-то огромного, но из-за отдаленности плохо различимого множества, своего рода кучи, которая зовется грубым словом "чернь". Это те, о ком говорят как о массах, если посмотреть на них с гуманной точки зрения. Капелька воображения, и вы увидите эти массы, рассеянные по всей необозримой Франции, ютящиеся на чердаках, в подвалах и лачугах, и тут вам, быть может, придет в голову мысль, что массы состоят из отдельных лиц, что у каждого из этих лиц бьющееся, как и у вас, сердце сжимается от обид и невзгод, а из пореза течет такая же красная, как и у вас, кровь. О, вы, одетые в пурпур, величества, святейшества, преподобия! Начнем хоть с тебя, раздающий милостыню, одетый в бархатную мантию кардинал. Ты ведь не задаешься вопросом, кто вознес тебя так высоко над людьми, кому обязан ты властью и богатством. Тебя не посетила мысль, что любой представитель этого множества, этой массы, - такой же человек, как и ты, который борется (сознательно или бессознательно, это уж другой вопрос) за свои царские права в этом бесконечном мире, который, придя однажды в этот мир, получил в дар искру Божию - то, что ты называешь его бессмертной душой!
Тяжела, трудна борьба, которую ведут эти люди; невежественна среда, в которой они живут; безрадостны их жилища с потухшими очагами; скудна пища. Им не на что надеяться в этом мире, да едва ли и в будущем, у них одна надежда - что смерть все решит и принесет покой, в загробную жизнь они мало или совсем не верят. Темные, забитые, вечно голодные люди! Подобно глухонемым, они могут выразить себя лишь каким-то нечленораздельным мычанием. И нечего говорить о том, чтобы кто-нибудь представлял их в Королевском совете или в каких-либо общественных организациях. Иногда (как, например, теперь, в 1775 году) они, побросав свои заступы и молотки, собираются в толпы и могут броситься в бессмысленной ярости на кого угодно, к вящему изумлению мыслителей
Тюрго проводит реформу хлебной торговли и отменяет наиболее нелепые из тех законов, которые регулируют ее. Цены на хлеб поднимаются (быть может, это сделано намеренно; важно то, что хлеб купить очень трудно). Вот почему 2 мая 1775 года к Версальскому замку стягиваются толпы изможденных, одетых в рваное и грязное тряпье людей, на лицах которых тот, кто знаком с подобными иероглифами, прочитал бы их обиды и их негодование. Разумеется, ворота замка на запоре, но король соизволил выйти на балкон и говорить с ними. Эти люди наконец-то увидели короля в лицо. Значит, и король мог увидеть (смог ли прочитать?) прошение, написанное на их лицах. В ответ двоих из толпы повесили на "новой виселице высотой сорок футов". Итак, попытка подать жалобу оказалась неудачной, массы опять разогнали по их лачугам и берлогам, но ведь это только на время.
Ясное дело, что руководство массами самое трудное из всего того, чем занимается правительство, да, пожалуй, и самое главное, потому что все остальное по сравнению с этим жалкие пустяки и околичности, если не толчение воды в ступе! Пусть широко применяемые и вошедшие в привычку законы и хартии говорят все, что им будет угодно, массы - это миллионы личностей, каждая из которых создана по образу и подобию Божию, точно так же как им была создана и вся наша Земля. Но конечно, эти крепкие, мускулистые люди бывают иногда озлобленными и разъяренными. Давайте взглянем вместе с Другом Людей, маркизом Мирабо[87], старым и сварливым человеком, на народный праздник, который он наблюдал, живя в отеле на морском берегу в Mont d'Or: "С гор, точно лавина, хлынули вниз толпы дикарей. Мы все сидим в отеле и не показываемся на улице. Для соблюдения порядка в город введены военные патрули с саблями наголо, за порядком наблюдают также священник в полном облачении и судья в напудренном парике. Заиграла волынка - начинаются танцы, но не проходит и четверти часа, как они прерваны начавшейся дракой - плач и крик детей, кто-то из толпы подзадоривает дерущихся, точно собак. Страшен вид этих людей, так и хочется сказать - зверей: рослые, они кажутся еще выше из-за деревянных башмаков (sabots) на высоких каблуках; одеты они в грубошерстные кафтаны, подпоясанные широкими кожаными поясами, которые для красоты обиты медными гвоздиками. Чтобы лучше разглядеть драку, они приподнимаются на носки, расталкивая друг друга локтями; кто-то топает в такт ногами. Длинные сальные волосы, худые, изможденные лица, которые искажены злобой и зверским хохотом. Да, да, эти люди платят налоги! А вы еще хотите лишить их соли! Да вы совсем не знаете тех, кого обдираете до нитки или, как принято у нас говорить, кем вы управляете, и, не зная их, вы, трусливые и равнодушные, воображаете, что безнаказанно, одним росчерком пера можете заставить их голодать. Всегда ли? Только до катастрофы! О мадам, спотыкающееся на каждом шагу, играющее в жмурки правительство кончит тем, что его просто сбросят (culbute generale)"
Несомненно, приведенный выше очерк несколько мрачноват на фоне Золотого Века, точнее, века бумаги и ожиданий! Ну зачем ты раскаркался, старый Друг Людей, разве ты не знаешь, что пророчества ничего не меняют и мир по-прежнему идет своим старым, извилистым путем!
Глава третья. СОМНЕНИЯ
Но не есть ли век ожиданий и надежд не более чем видимость, что нередко бывает с ожиданиями? Быть может, это всего лишь облако, парящее над Ниагарским водопадом, над которым висит в небе сияющая всеми цветами радуга? Ну что ж, в таком случае непобедимому аналитическому методу есть чем заняться.
О да, конечно! С точки зрения этого метода необходимо переделать все общество целиком, но это труд, который ему явно не по силам! Вы только посмотрите, как все кругом испортилось и, так сказать, свихнулось, что внутри - в духовной области, что снаружи - в области экономической, ум с сердцем не в ладу, и оба явно больны. По правде сказать, все горести и напасти в какой-то мере родня друг другу и обычно идут рука об руку. Подтверждается старая истина: телесный недуг, в особенности неизлечимый, есть следствие, есть порождение, причину же надо искать в грехе и преступлениях против морали. Посмотрев вместе с Мирабо на изможденные лица тружеников, которых в стране, придумавшей девиз "Человек человеку - брат" и именующей себя христианской, двадцать пять миллионов, невольно подумаешь, что это следствие копившейся веками бесчестности правителей и охранителей, как светских, так и духовных, для которых главным в жизни стало казаться, но не быть! И вот рождается мысль, своего рода общественная доктрина: лживое это состояние не может длиться вечно!
В самом деле, отбросив прочь радужные пары сентиментализма, филантропии и праздников морали, мы увидим довольно-таки печальное зрелище. Зададим себе такой вопрос: какими узами связаны люди между собой? какие силы удерживают их вместе? Ведь в основном это люди неверующие, которые руководствуются положениями и предположениями непобедимого аналитического метода, а в качестве веры, исповедуют принцип: мое желание - закон. Все они охвачены алчным стремлением к красивым вещам, и, по-видимому, нет никакого другого закона (вне или внутри их), которому бы они подчинялись!
В качестве короля у них королевский попугай, руководит ими правительство Море-па, которое, точно флюгер, повернуто в ту сторону, откуда дует ветер. В небесах для них нет больше Бога - его заменил телескоп. Правда, есть еще такой институт, как церковь, но она после недолгой борьбы с философией Просвещения совершенно покорилась своей судьбе - ее час пробил. А всего каких-нибудь двадцать лет назад уже известный вам архиепископ Бомон не позволил бы похоронить по христианскому обряду даже какого-нибудь беднягу янсениста, а Ломени де Бриенн[88] (человек, делающий карьеру, с которым нам еще предстоит встретиться) мог требовать от имени духовенства исполнения закона, осуждающего протестантов на смертную казнь за проповедь их учения Увы, теперь нельзя даже предать огню атеистические сочинения барона Гольбаха[89], если, коне
чно, вам не придет в голову воспользоваться страницами, заполненными философскими рассуждениями, для раскуривания трубки. Церковь, точно спутанный по ногам вол, нагибается лишь затем, чтобы достать корм (т. е. десятину[90]), и очень довольна своим положением - тупо равнодушная, она не ведает о приближении судного дня. А рядом более двадцати миллионов "изможденных лиц", которые в темноте и невежестве борются за существование, и указующим перстом в этой борьбе им служат "виселицы высотой 40 футов". В то же время возвещен приход необыкновенного, поистине Золотого Века: кругом праздники морали, "смягчение нравов", гуманные учреждения, говорят также о вечном мире между народами. О мире? О прекраснодушные философы! Что общего у вас с миром, если ваша родоначальница - Иезавель?[91] Гнусное порождение мерзостной заразы, вы погибнете вместе с нею!