Но пусть всякий, кто всматривался в буйную природу этих денди, особенно в стадном состоянии, представит себе, какой элемент составляла эта "золотая молодежь" при "священном праве восстания"! Ссоры и побоища, война без перемирия и без меры! Санкюлотизм ненавистен, как смерть и ночь! А денди, действительно разве они не кюлоты, разве они не одетые в силу самого закона своего существования: это "животное одетое, которое живет, движется и проводит свое существование в одежде"?
Так и идут дела. Люди вальсируют, ссорятся; красавица Кабаррюс старается чарами Орфея вновь цивилизовать человечество. И как говорят, небезуспешно. Какая суровость, хотя бы и республиканская, может устоять перед греческими сандалиями в ионических движениях, с золотыми кольцами даже на больших пальцах ног?6 Постепенно возникает и быстро растет неоспоримая новая благовоспитанность. Однако возродился ли хотя бы к нынешним дням тот непередаваемый настрой общества времен старых королей, когда порок "утратил свое безобразие" (с выгодой или без выгоды для людей) и легкомысленная пустота получила право гражданства и утвердилась так прочно, как никогда? Или же не утрачен он безвозвратно?7 Так ли это или нет, а мир должен продолжать свою борьбу за существование.
Глава третья. КИБЕРОН
Не обнаруживают ли бессознательно эти ниспадающие волосы "золотой молодежи" в полувоенном костюме другого, более важного стремления? Республика, проникшаяся отвращением к гильотине, любит свою армию.
И не без основания. Если в свое время военная доблесть почетна, а в глазах массы даже почетнее всего, то в описываемую эпоху военная доблесть была своевременнее и важнее, чем когда-либо. Сыны Республики поднялись в безумной ярости, чтобы освободить ее от рабства и Киммерии. И разве они не достигли этого? Из Приморских Альп, из проходов, Пиренеев, из Нидерландов, из долины Рейна Киммерия отброшена далеко назад со священной родной земли. Сыны ее, пылкие, как пламень, пронесли ее трехцветное знамя над головами всех ее врагов, и оно победоносно развевается и над крутыми горами, и над пушечными батареями. У этой Республики под ружьем миллион сто тысяч воинов, а в один исключительный момент у нее было, как полагают, по крайней мере "миллион семьсот тысяч". Подобно кольцу молний, опоясывают они свою страну от берега до берега, давая залпы и распевая "Ca ira". Киммерийская коалиция деспотов отступает, охваченная удивлением и страхом.
Огню, пылающему в сердцах этих галльских республиканцев, никакая коалиция не может противостоять! Ими предводительствуют не обладатели гербов с четырьмя поколениями дворянства, а бывшие сержанты, вырвавшие свой генеральский чин из жерла пушек: Пишегрю, Журдан, Гош. У них есть хлеб, у них есть железо, а "с хлебом и железом можно дойти до Китая". Посмотрите на солдат Пишегрю в эту суровую зиму: оборванные, обтрепанные, "в башмаках из жгутов соломы, в плащах из лыковых рогож", они наводняют Голландию, словно орда демонов, когда лед перекинул мосты через все воды, и с криками стремятся от победы к победе! Корабли на Тексле захвачены конными гусарами; герцог Йоркский бежал; штатгальтер также бежал, довольный тем, что удалось ускользнуть в Англию и оставить Голландию брататься с французами. Огонь, пылающий в этих галльских сердцах, подобен пламени горящей травы и сухого хвороста; ни один смертный не может противостоять ему в первую минуту.
И все так же будет гореть он и стремиться вперед, уничтожая все, и от Кадикса до Архангельска безумный санкюлотизм, превратившийся теперь благодаря обучению в регулярную армию, предводительствуемый каким-нибудь солдатом демократии (положим, молчаливым артиллерийским офицером), жестоко наступит на шею своих врагов, и его победные клики и их вопли огласят мир! Вот какой пожар зажгли вы, поспешно объединившиеся короли, будучи сами лишены огня и имея солдат, воодушевляемых только обучающими их сержантами, нравоучениями в общих столовых и барабанщиками! Однако дело начато и будет продолжаться целых 20 лет. Вот как долго этот галльский огонь, меняя свой цвет и характер, будет гореть на лице Европы и мучить и обжигать людей, пока он не раздражит всех, не зажжет другого рода огонь - тевтонский - и не будет поглощен, так сказать, в один день! Бывают пожары, вспыхивающие внезапно и ярко, подобно горению хвороста и травы, и бывают иные, которые трудно разжечь, как уголь или даже антрацит, но которые, если уж разгорелись, невозможно потушить никакими усилиями. Ярко вспыхнувший галльский огонь мы замечаем не только в войсках Пишегрю, но и в не менее бесчисленных Вольтерах, Расинах, Лапласах, так как француз, сражается ли он, поет ли или думает, всегда сохраняет ту совокупность человеческих свойств, которая дает отличный жар для поджаривания яиц, в каком бы смысле ни понимать это. Тевтонский же антрацитовый огонь, как мы видим в Лютерах, Лейбницах, Шекспирах, предпочтителен для плавления металлов. Как счастлива наша Европа, что у нее есть оба вида топлива!
Но как бы то ни было, а Республика явно торжествует. Весной этого года город Майнц снова видит себя осажденным и опять переменит хозяина; правду сказал Мерлей из Тионвиля, "с диким взглядом и бородой", что его видели там не в последний раз. Курфюрст Майнцский обращается к своем братьям государям со следующим уместным вопросом: не благоразумнее ли начать переговоры о мире? "Да!" - отвечают в душе многие другие курфюрсты. Но в то же время Австрия колеблется и в конце концов отказывается, получив субсидию от Питта. Что касается последнего, то кто бы ни колебался, а он, приостановив у себя действие своего Habeas Corpus[100], прекратив платежи звонкой монетой, остается непреклонным, несмотря ни на перевороты в других государствах, ни на свои домашние затруднения со стороны шотландского национального парламента и английских Друзей Народа, которых он принужден судить, вешать или даже видеть оправданными и торжествующими; жесткий, непреклонный человек! Его Величество король Испании, как мы и предсказывали, заключает мир, то же делает и король прусский, и составляется Базельский договор. Договор с мрачными анархистами и цареубийцами! Увы, что делать? Нельзя повесить эту анархию; пожалуй, она скорее повесит вас самих; волей-неволей приходится вступить в переговоры с нею.
Между тем генералу Гошу удается установить мир в Вандее. Негодяй Россиньоль и его "адские колонны" исчезли; Гош достиг мира твердостью, справедливостью, рассудительностью и умными мерами. Набирая свои "подвижные колонны" не из адских элементов, оцепляя ими страну, прощая покорных, казня оказывающих сопротивление, он шаг за шагом усмиряет восстание. Ларошжаклен, последний из дворян, пал в бою; Стоффле сам вступает в переговоры; Жорж Кадудаль возвращается в Бретань, к своим шуанам; ужасная гангрена Вандеи, по-видимому, окончательно устранена. Она стоила круглым счетом 100 тысяч жизней, а с потоплениями, поджогами и адскими колоннами число жертв не поддается исчислению. Такова вандейская война.
Однако несколько месяцев спустя она вспыхивает вновь, но уже в последний раз, раздутая Питтом и нашими ci-devants Пюизе из Кальвадоса и другими. В июле 1795 года английские корабли вступают на рейд Киберона. Там предполагается высадка воинственных ci-devants роялистов, добровольцев из военнопленных, страстно желающих дезертировать; выгружаются огнестрельное оружие, прокламации, амуниция и звонкая монета. Но и республиканцы быстро вооружаются, идут в полночь тайком по побережью Киберона и штурмуют форт Пантьевр; гром войны смешивается с ночным ревом моря, и утренняя заря освещает редкую картину. Высадившиеся бросаются обратно в свои лодки или в морские волны и с воплями погибают. Словом, ci-devant Пюизе терпит здесь такую же неудачу, как и в Кальвадосе, когда он мчался из Вернонского замка без сапог.