И хотя об этой «прозе» и «патологии» либеральные историки знали, писали они в основном всё же о «казовой» стороне. Это, впрочем, неудивительно: стремясь внести посильный вклад в общественно-политическое движение за обновление российской действительности, они в своих выступлениях, рассчитанных на широкую публику, трактовали Французскую революцию не столько как реальное событие прошлого, сколько как олицетворение либерального идеала, который, мечтали они, станет будущим России. Н. И. Кареев так вспоминал о своей политической деятельности в период первой русской революции: «На митингах и на предвыборных собраниях выступал очень часто в самых различных помещениях, обыкновенно с изложением основных принципов (конституционно-демократической — А.Ч.) партии, сводившихся мною главным образом к идеям „Декларации прав человека и гражданина“ времен Французской революции…»[26]
И уж если даже профессиональные историки были не слишком беспристрастны в освещении французских событий конца XVIII в., то, тем более, этого трудно было ожидать от публицистов и популяризаторов, активно обращавшихся к данной теме во время и после революции 1905–1907 гг. Рассказ об истории Французской революции служил для них поводом выразить, прямо или косвенно, своё негативное отношение к российской действительности и призвать к её изменению революционным путем. Соответственно эти авторы пытались придать Франции Старого порядка сходство с российскими реалиями XIX — начала XX в. Так, монархию Бурбонов они упорно отождествляли с русским самодержавием (о чем речь подробно пойдет ниже, в третьей главе) и порой даже приписывали французским крестьянам веру в «короля-батюшку»[27]. Самих же крестьян изображали крепостными[28]: хотя это не имело ничего общего с действительностью[29], но зато придавало предреволюционной Франции черты, легко узнаваемые русскими читателями.
С другой стороны, для подобного рода сочинений было характерно стремление сгладить острые углы революционной истории, «подретушировав» те её моменты, что плохо соответствовали образу Революции как «праздника Свободы». Одним из таких моментов была печально известная сентябрьская резня в тюрьмах 1792 г., когда сотни заключенных, в большинстве своём не имевших никакого отношения к политике, были растерзаны толпой[30]. Однако этот трагический эпизод изображался в популярных книжках о Революции следующим образом:
«Со 2-го сентября толпы народа стали ходить по тюрьмам и избивать заключенных. Убивали не всех, а по списку, заранее составленному и проверенному; не попавших в список отпускали на волю»[31].
«…День набора добровольцев превратился в день народного самосуда, в день кровавой расправы с монархистами, с внутренними врагами отечества.…В одной из тюрем, в Аббатстве, была сделана попытка устроить нечто наподобие суда. Заключенные подвергались допросу. Тут же выносили обвинительный или оправдательный приговор… Парижане убивали своих врагов, чтобы защитить своих близких» (курсив мой — А.Ч.)[32]
Таким образом, у читателя создавалось впечатление, что имело место сугубо дозированное применение насилия, направленное против действительно виновных людей. Под пером же анонимного автора социал-демократической брошюры о Французской революции, которая после 1917 г. неоднократно переиздавалась большевиками, сентябрьская бойня и вовсе приобрела вид упорядоченного судебного процесса над преступниками:
«…B городских тюрьмах в то время сидело много аристократов и священников, против них обратилась месть парижского населения. 2-го сентября толпа ворвалась в тюрьмы и стала убивать преступников. Вначале убивали без всякого суда, но через несколько часов установили народный суд, который сперва рассматривал преступления обвиненных, выслушивал их защиту и только тогда постановлял приговор. Таким образом многие избежали смерти» (курсив мой — А.Ч.)[33]
Столь же «адресным», направленным сугубо против врагов Революции изображался и Террор 1793–1794 гг.:
«С бунтовщиками против республики, с аристократами поступали вообще со всей строгостью. Такую политику называют террором, то есть устрашением… Если бы революция не карала своих врагов, она сама стала бы жертвою смерти».
Не то что при Термидоре:
«Теперь, при буржуазном правлении, гибли массами люди невинные, искренне преданные революции, тогда как раньше гибли предатели и подозрительные, — во всяком случае, — враги народа»[34].
27
28
См.: Там же. СПб., 1907. Ч. 1. С. 10–12;
29
Подробно о статусе крестьян в предреволюционной Франции см.:
30
Подробно об этом событии см.:
33
Великая французская революция. СПб., 1906. С. 34. Мне довелось держать в руках также следующие издания данной брошюры: Москва, 1917; Москва, Петроград, 1918; Гомель, 1919; но, полагаю, это далеко не полный список её переизданий.