— Назад, бежим скорей!
— Нет, мост сейчас взорвут! — крикнул Габриэль.
Он схватил ее за руку и потащил вперед; внезапно его пронзила странная мысль, молнией обожгла: они бегут навстречу гибели. Он обнял Флоранс, рукой пригнул ей голову, закрыл полой ее лицо, как закрывают лица приговоренным к казни, и, весь дрожа, задыхаясь, буквально на руках перенес ее на другой берег. Хотя сердце готово было выпрыгнуть из груди, он не чувствовал страха. Он был уверен, что невидимая рука хранит его, такого ничтожного, жалкого, маленького, настолько маленького, что грозная судьба не заметит его и пощадит, как буря щадит соломинку. Они одолели мост, пробежали под самым носом у немцев, мимо танков, мимо солдат в серой форме. Наконец, путь свободен, смерть осталась позади, и вдруг, нет, глаза их не обманули, они узнали ее, узнали: на опушке стояла их машина, — верные шофер и служанка не уехали без них. Флоранс выговорила только: «Жюли! Да наградит вас Бог!» Габриэлю голоса слуг показались странными и далекими, словно он понемногу выбирался из тумана обморока. Флоранс плакала. Понемногу, еще не веря в чудо, с большим трудом мало-помалу приходя в себя, Габриэль понял, что ему вернули машину, вернули рукописи, что он цел, невредим и никогда больше не будет мучиться, голодать, как простой смертный, не будет героем и в то же время трусом, что он особое существо, защищенное от всех бед, — Габриэль Корт!!!
Юбер Перикан вместе с подобравшими его солдатами приехали в городок Мулен на берегу Алье. Они прибыли туда в понедельник, семнадцатого июня, в полдень. За это время к ним присоединилось немало добровольцев: жандармы, сенегальцы, бойцы расформированных частей, тшетно пытавшиеся не потерять боеспособности, стремившиеся к любым очагам сопротивления с отвагой отчаяния; и, наконец, такие же мальчишки, как Юбер, потерявшиеся во время всеобщего бегства или улизнувшие ночью из дому, чтобы «примкнуть к нашим войскам». Эта магическая формула передавалась из уст в уста в деревнях и на фермах. «Примкнем к нашим войскам, не дадимся немцам, окопаемся за Луарой», — повторяли один за другим все шестнадцатилетние. И появлялся такой вот розовый круглощекий мальчик с ломающимся голосом, пальцами в чернилах, приносил за плечами узелок с чистой рубашкой, политой материнскими слезами, и остатками вчерашнего ужина, в спешке завернутыми в свитер. Впрочем, три мальчишки пришли с отцами, ветеранами прошлой войны, которым возраст, старые раны и многодетность помешали уйти на фронт в сентябре. Командный пункт батальона расположился под каменным мостом у железнодорожного переезда. Юбер насчитал по дороге и на берегу в лагере около двухсот человек. По неопытности ему казалось, что врагу противостоит могучая армия. Он видел тонны мелинита на мосту, но не подозревал, что не хватает бикфордова шнура, чтоб его запалить. Солдаты молча трудились, потом спали на голой земле. Со вчерашнего дня они ничего не ели. К вечеру всем дали по бутылке пива. Юберу не хотелось есть, однако, выпив горького светлого пива с седой пеной, он почувствовал себя лучше. Пиво придало ему душевных сил. По правде сказать, он тут никому не был нужен. Он подходил то к одному, то к другому и робко спрашивал, чем помочь; ему не отвечали, даже не оборачивались. Он увидел, как два солдата несут к мосту солому и ветки; третий катил бочку смолы. Юбер поднял огромную ветку так неловко, что ободрал руку и невольно вскрикнул от боли. Этого, кажется, никто не услышал, но, дотащив ветку и бросив ее на мосту, он все равно сгорел со стыда, поскольку один из солдат сердито крикнул:
— Чего под ногами путаешься? Не видишь, что мешаешь, черт тебя дери?
Юбер поплелся прочь, оскорбленный до глубины души. Стоя неподвижно на берегу Алье, спиной к дороге, ведущей в Сен-Пурсен, он наблюдал, как трудятся солдаты, но не понимал, зачем они все это делают. Солому и хворост, облитые смолой, вместе с пятидесятилитровой канистрой бензина собирались поджечь, чтобы не дать врагу сразу захватить мост; мелинит должен был взорваться от выстрела из 75-мм орудия.
И так весь остаток дня, всю ночь, все следующее утро: часами пустое, томительное, бессмысленное, почти бредовое ожидание. По-прежнему без еды и питья. Даже крепкие румяные крестьянские мальчишки побледнели от голода, почернели от пыли, словно бы в один миг повзрослели: волосы у них стояли торчком, глаза горели лихорадочным блеском, лица выражали страдание, упрямство и злость.
Только в два часа пополудни на противоположном берегу показались немцы. Та же моторизованная колонна, что проходила утром через Паре-ле-Моньяль. Юбер смотрел, раскрыв рот, как они мчатся к мосту на невиданной скорости — мирный деревенский пейзаж рассекала зловещая, смертоносная молния. Грянул выстрел, мелинит, который должен был преградить им путь, взорвался. Опоры моста, обломки, люди полетели в реку. Мимо Юбера пробежали солдаты.
«Вот оно! Мы атакуем!» — решил Юбер; и весь похолодел, в горле пересохло — те же ощущения он испытывал в детстве, когда слышал на улице военный марш. Юбер бросился вперед и едва не влетел в пылающий ворох соломы и хвороста, который успели поджечь солдаты. В рот и в нос лез черный дым от горящей смолы. Из глаз потекли слезы, он задохнулся, закашлялся и отпрянул. Его охватило отчаяние. У него нет оружия. Он не сможет драться. Пока все сражаются, он, никчемный болван, обречен стоять в стороне и бездействовать. Утешало лишь то, что другие тоже редко отвечали на вражескую пальбу. Сначала ему казалось, что они следуют какой-то хитрой тактике, потом он понял: просто нет боеприпасов. «Но раз нам приказано защищать мост, значит, это необходимо. Мы выполняем важное задание, может даже, прикрываем отступление основных сил французской армии». Он ждал, что вот-вот на дороге со стороны Сен-Пурсена покажутся готовые к битве отряды, подоспеет подкрепление, им крикнут: «Ребята, не сдавайтесь, мы уже близко! Мы им покажем!» Или что-нибудь еще более воинственное. Но никто не приходил. Вдруг Юбер увидел человека с окровавленной головой, тот шатался как пьяный, привалился к кусту, странно неестественно подогнул колени, прижал подбородок к груди, да так и остался сидеть, опираясь на ветки. Офицер повторял в ярости и отчаянии:
— Ни врача, ни фельдшера, ни санитара! Что мне делать с раненым?!
— Да был у нас тут, на окраине, плохонький лекарь, — сказал ему кто-то.
— Господи! Что делать с раненым? Бросить придется.
Снаряды попадали в дома, полгорода пылало. День был ясный, солнечный, и при ярком солнце языки пламени казались бледно-розовыми, почти прозрачными, дым столбом поднимался к небу, желтоватый, серый, пронизанный золотыми лучами.
— Отступают ребята, — сказал Юберу солдат, показывая на пулеметчиков, перебегавших железнодорожный переезд.
— Но почему?! — в ужасе крикнул тот. — Почему они больше не стреляют?
— Чем стрелять-то?
«Катастрофа! Нас разбили! Я свидетель страшного поражения, страшнее даже чем Ватерлоо. Мы погибли, я больше не увижу маму, не увижу своих. Сейчас меня убьют», — в панике думал Юбер. Осознание безвыходности, странное равнодушие ко всему, отчаяние, мучительная усталость нахлынули на него. Он не слышал приказа отступать. Но треск автоматных очередей, вид солдат, бегущих под огнем, заставили его броситься прочь; перепрыгнув через ограду, он оказался в чьем-то садике, где стояла пустая детская коляска. Тем временем бой продолжался. Хотя немцы-победители уже бесчинствовали по всей Франции, здесь им по-прежнему сопротивлялись — без оружия, танков и боеприпасов, — отстаивая клочок земли между железной дорогой и мостом. Внезапно в душе Юбера поднялась отчаянная отвага, похожая на безумие. Он позорно бежал и теперь должен вернуться на линию огня, к людям, что упорно не сдавались немецким автоматчикам, хотя у них были только незаряженные ручные пулеметы; вернуться и умереть вместе с ними. Он бросился обратно под пули, топча разбросанные по садику игрушки. Куда подевались хозяева? Убежали? Перелезая через металлическую решетку под градом пуль, он сотни раз мог погибнуть, однако спрыгнул на землю невредимым и пополз по дороге к берегу реки, обдирая в кровь локти и колени. Ему было не суждено исполнить задуманное. Он прополз полпути, и вдруг стрельба прекратилась. В одно мгновение стало невероятно тихо; Юбер опомнился. Заметил, что вокруг стемнело, почувствовал, что едва жив от усталости. Сел. Голова гудела, как колокол. Яркий лунный свет заливал дорогу, но Юбера укрывала широкая тень дерева. Пожар все еше бушевал; выстрелы смолкли.