Перед смертью Эдуард I просил сына распорядиться, чтобы тело его выварили, кости собрали и, когда англичане войдут с победой в Шотландию, несли их впереди войска.{79} Однако Эдуард II этой просьбы не исполнил, поскольку очень скоро позабыл о войне в Шотландии, и 27 октября тело его отца было погребено в Вестминстерском аббатстве, где впоследствии на гробнице выбили надпись: «Malleus Scotorum» («Молот скоттов»).
Двумя днями позже, стремясь «укрепить положение Пирса и окружить его друзьями», король свершил обручение Гавестона со своей племянницей Маргарет де Клер, дочерью Джоан д'Акр от брака с покойным графом Глостерским. Откладывать свадьбу не стали, и бракосочетание произошло 1 ноября в замке Беркхемстед. Король присутствовал там в качестве почетного гостя.{80} Этот союз не только ввел Гавестона в круг королевской семьи, но и действительно «немало способствовал укреплению его позиций, весьма усилив доброжелательность друзей и заставив дворянство придержать свою ненависть».{81} Так сложилось частично потому, что брат невесты Гилберт де Клер, шестнадцатилетний граф Глостер, не высказал никаких возражений против этого брака. Он хорошо знал Гавестона, так как вместе с ним вырос в ближайшем окружении принца.
Приготовления к свадьбе короля уже завершались, но большую часть ноября Эдуард провел в обществе Гавестона в любимом поместье Лэнгли. 2 декабря Гавестон провел в своем замке Уоллингфорд большой турнир с целью повысить «свою честь и славу». На нем он сбросил с коня и «весьма грубо потоптал» графов Арундела, Сюррея и Херефорда, не сдерживая своего торжества. Графы никогда не простили ему этого оскорбления. Говорили, что гордыня нанесла Гавестону больше вреда, чем отвага.{82} Согласно «Жизнеописанию Эдуарда Второго»,
«ненависть к Гавестону росла день ото дня, ибо он вел себя весьма заносчиво и высокомерно. Всех, кто по закону королевства был равен ему, он считал низкими и жалкими; он также считал, что ему нет равных в доблести… [Лорды] смотрели на него свысока, поскольку он, чужестранец и еще недавно простой солдат, взлетев на такую высоту, забывал о прежнем своем положении. Поэтому почти по всему королевству он стал объектом всеобщих насмешек. Но неизменная привязанность короля привела к изданию эдикта, согласно коему при дворе никто не смел называть его Пирсом Гавестоном, но обязан был именовать учтиво графом Корнуоллом».{83}
Эдуард должен был уехать во Францию после Рождества, и ему полагалось доверить королевство наместнику — близкому родственнику или достойному доверия вельможе. Однако 20 декабря он назначил наместником Пирса{84}, что вызвало возмущенные комментарии хронистов{85} — но, как ни удивительно, никто из знатных особ, значительно более пригодных для выполнения этой почетной миссии, чем Гавестон, не позволил себе открыто критиковать решение короля.
Эдуард и Пирс провели Рождество вместе. Их обоих не радовала перспектива женитьбы короля. У Гавестона были веские причины для неприязни к Изабелле и ко всему, что стояло за этим браком: он был гасконец, и его семью согнали со своей земли в ходе захвата ее французами. Поэтому он ненавидел Филиппа IV, не доверял ему и, естественно, должен был видеть в его дочери помеху и угрозу своей власти над королем. Свидетельства указывают на то, что он лез из кожи вон, стараясь посеять вражду между Эдуардом и Филиппом в последней попытке заставить Эдуарда отказаться от договора с Францией, уверяя, что Филипп не успокоится, пока окончательно не завоюет Гасконь. Но у Эдуарда были и другие советники, опасавшиеся тяжелых последствий, если их повелитель откажется от своих обязательств перед Филиппом, и на этот раз молодой король прислушался к ним, а не к фавориту.
Нам неоткуда узнать, знала ли Изабелла до свадьбы об отношениях ее будущего мужа с Пирсом Гавестоном и понимала ли, в чем их суть. Французский двор наверняка обсуждал эту тему — но принцессу могли оберегать от сплетен и пересудов. Однако невозможно поверить, чтобы Филипп IV не был осведомлен о громкой и скандальной истории возвышения Гавестона его будущим зятем. Кое-кто из историков обвинял его в лицемерии: он собирался отдать дочь явному содомиту и одновременно обвинял тамплиеров в том же самом преступлении. Но Филипп, несомненно, смотрел на эти вопросы чисто прагматически: союз, способный усилить влияние Франции, должен быть заключен, а личные чувства следует отодвинуть в сторону.