— A' gauche![32] — негр подтолкнул Виктора в сторону большой красивой двери, обитой темно-бордовой кожей.
Они остановились.
Охранник нажал на неприметную кнопку звонка, и через несколько секунд дверь отворилась.
На пороге стояла высокая, спортивного вида молодая женщина, крашеная блондинка.
Она внимательно посмотрела на русского заключенного и улыбнулась:
— Входите! — несмотря на сильный акцент, слово она выговорила правильно.
Одинцов удивленно уставился на француженку.
Женщина выразительно взглянула на охранника:
— Merci!
Тот моментально сделал «налево кругом» и удалился.
Виктор шагнул вперед и через несколько метров очутился в комнате, явно секретарской; справа виднелась точно такая же дверь, что и на входе, она была чуть приоткрыта.
Блондинка жестом пригласила Одинцова проследовать дальше.
«На «ковер», что ли, меня привели?» — с усмешкой успел подумать Виктор, входя в просторный кабинет.
В конце его за столом сидела Женевьева.
«Точно!»
Начальник тюрьмы поднялась с кожаного кресла и, видя, что Одинцов в нерешительности остановился у двери, молча показала рукой на стул, стоявший сбоку около её стола.
Перед Женевьевой возле телефона стояла шахматная доска, не та клеенчатая, что во вчерашнем сеансе, а из тонкого дерева, изящно сделанная хорошим мастером.
«Стаунтоновские…» — наметанный глаз русского шахматиста сразу определил тип красиво вырезанных из дерева фигурок.
«Дорогой комплект»…
Точно такой же он видел в известном шахматном магазине на длинной улице под названием La Fayette, недалеко от знаменитого универмага. Усаживаясь за стул, Виктор бросил взгляд на дверь. Секретарша стояла на входе, ожидая распоряжений начальницы.
— Чай? Кофе? — неожиданно по-русски, с таким же акцентом, что и у блондинки, спросила Женевьева и слегка улыбнулась, наблюдая за вытянувшимся от изумления лицом Одинцова.
— Вы тоже говорите, как и…? — Виктор повернул голову вправо-влево, на обеих женщин, которые с утра порадовали его знакомыми словами.
— Да, немного, — оливковые глаза Женевьевы жили какой-то своей, интересной жизнью: они то прищуривались оценивающе, то стремительно расширялись, придавая лицу выражение немого вопроса, — я когда-то изучала ваш язык в университете.
— И неплохо изучали, — улыбнулся Виктор. С души немного спало тревожное ожидание нового наказания; Одинцов понимал, что последствия драки в тюрьме могут быть разными, и мысль о худшем варианте — новый суд и продление срока, тонким сверлом пронизывала его мозг.
Но он отгонял её, надеясь, как и любой русский: «Авось пронесет!»
— Так что будете пить? — Женевьева сделала нетерпеливое движение в кресле.
— Кофе, пожалуйста, — быстро ответил заключенный и посмотрел на шахматную доску.
Француженка перехватила его взгляд.
Там стояла позиция из их вчерашней партии. Виктор разыграл вариант, рекомендованный классиком Ароном Нимцовичем, смысл которого заключался в блокадном давлении на черные поля в центре доски.
— А Вы неплохо вели партию! — Виктор тронул рукой белые фигуры. — Я думаю, что…
— Да, я занималась в студенчестве шахматами, — перебила его Женевьева, — играла за команду Сорбонны, мечтала попасть в национальную сборную, но…увы, работа, карьера вышли на первый план. Пришлось бросить.
Она помолчала, потом чуть подвинула доску в сторону Одинцова и сказала:
— Хочу узнать, где я вчера ошиблась? Почему проиграла?
И, увидев нескрываемое облегчение в глазах русского, добавила:
— А потом мы решим — подавать твое дело о драке с Темплером в суд или оставить право наказания за администрацией нашей тюрьмы.
Она говорила медленно, тщательно подбирая слова, но было видно, что разговор на этом языке с заключенным доставляет ей если не радость, то какое-то удовлетворение.
В такие минуты, вероятно, память быстро возвращает человека на годы назад, в этом конкретном случае — в её студенческую молодость. Женевьева изучала русский не только в университете, она покупала у букинистов шахматные книги, авторами которых были советские гроссмейстеры, и читала их примечания к партиям.
Виктор чувствовал, что француженка начинает с ним какую-то свою игру. Он вспомнил, как Лёха не раз в камере шепотом говорил, что от начальницы нужно держаться подальше, потому что среди заключенных о ней ходили самые разные слухи.
Она была непонятна. И — непредсказуема.