Выбрать главу

Как и их друзья, они подчас вели довольно беспорядочную жизнь.

У них образовалась своя компания, что называется, своя бражка. Они хорошо знали друг друга, у них были общие, заимствованные друг у друга взгляды, общие привычки, вкусы, воспоминания. У них выработался свой особый язык, свои приметы, свои пристрастия. Они не в точности походили друг на друга, потому что каждый развивался по-своему, но это не мешало им более или менее бессознательно подражать друг другу, и поэтому большую часть своей жизни они проводили, обмениваясь различными вещами. Иногда это приводило к взаимным обидам, но чаще просто забавляло их.

Почти все они работали для рекламных агентств. Некоторые, впрочем, продолжали — или, во всяком случае, тщились продолжать — свое образование. Как правило, они знакомились в наскоро сварганенных, псевдоделовитых рекламных конторах. Они вместе выслушивали, торопливо записывая пошлые наставления и мрачные шуточки директоров агентств; презрение к этим выскочкам, к этим рвачам, торгашам, наживающимся на супе, объединило их. Но прежде всего их объединяла и простая необходимость прожить пять-шесть дней вместе в дешевых гостиницах маленьких городков, тут уж им поневоле приходилось призывать на помощь дружбу, чтобы скрасить жалкие совместные трапезы.

Ведь завтраки их были бы слишком поспешными и деловыми, а обеды тянулись бы нестерпимо долго, если бы печальные физиономии этих коммивояжеров не озарял чудодейственный свет дружбы, делая памятным и провинциальный вечер, и разбитую глиняную миску, поставленную им в счет каким-нибудь скрягой ресторатором. Они забывали тогда свои магнитофоны, отбрасывали не в меру вежливый тон вышколенных психологов. Засиживались за столом. Толковали о себе самих и о мирозданье, обо всем и ни о чем, о своих вкусах, о честолюбивых стремлениях. Потом бродили вместе по улицам, отыскивая приличный бар — ведь должен же такой иметься в городе, — захватывали его с разбегу и просиживали там далеко за полночь, попивая виски, коньяки и джин с тонизирующими примесями; они выкладывали друг перед другом откровенно, как на исповеди, свою любовь, желания, дорожные впечатления, неудачи, восторги, не удивляясь, а, наоборот, искренне радуясь сходству своих историй и совпадению взглядов на жизнь.

Случалось, эта внезапно возгоревшаяся симпатия ни к чему не приводила, кроме довольно далекого знакомства и телефонных звонков от случая к случаю. Случалось и так — правда, гораздо реже, — что из мимолетной встречи и взаимного влечения постепенно возникала дружба, которая со временем крепла. Так с годами возрастала их спайка.

Все они походили друг на друга. У них у всех были деньги, небольшие, но достаточные для того, чтобы лишь эпизодически ощущать денежные затруднения, да и то лишь после какой-нибудь безумной выходки, о которой они никак не могли бы с точностью сказать, явилась ли она необходимостью или излишеством. Их квартиры — студии, мансарды, две комнатки в старинных домах излюбленных кварталов Пале-Рояль, Констрэскарп, Сен-Жермен, Люксембург, Монпарнас — походили друг на друга: там стояли одинаковые засаленные диваны, псевдодеревенские столы, было такое же нагромождение книг и пластинок, те же старинные горшки, бутыли, стаканы, бокалы, у всех наполненные цветами, карандашами, разменной монетой, сигаретами, конфетами, скрепками. Одеты они были в общем тоже одинаково, то есть соответственно своим вкусам, ведь образцом для всех них служила мадам «Экспресс» и рикошетом ее супруг. Да и во всем остальном они были многим обязаны этой примерной паре.

Из всех еженедельников «Экспресс» занимал в их жизни самое видное место. По правде говоря, не так уж они его любили, но они его покупали или брали друг у друга, регулярно читали и даже, как сами признавались, сохраняли старые номера. Часто они не были согласны с политической линией «Экспресса» (однажды, полные священного негодования, они даже написали коротенький памфлет на его солдафонский стиль), в принципе они предпочитали обзоры «Монд», которой были единодушно преданы, и даже позиции «Либерасьон», которой склонны были сочувствовать. Но их подлинным жизненным вкусам соответствовал один лишь «Экспресс», и хотя, по совести говоря, они считали публикуемые в нем материалы приукрашенными и неточными, каждую неделю они находили в нем то, что отвечало их повседневным запросам. Случалось, они возмущались им. Да и в самом деле, стоило только Жерому и Сильвии подумать об этом стиле поддельного благородства, намеков, скрытой издевки, плохо замаскированной зависти, фальшивых восторгов, грубого заигрыванья, подмигиванья, подумать об этом рекламном балагане, каким является «Экспресс», о его цели, а не методах, о его истинном обличье, подумать обо всех этих мелочах, якобы преобразующих жизнь, недорогих, но необыкновенно забавных безделках, обо всех этих ловких дельцах, отлично понимающих насущные проблемы, об этих специалистах, знающих, что они делают, о чем говорят, и умеющих дать это почувствовать, — словом, об этих дерзких мыслителях, которые мнили себя глашатаями двадцатого века, с трубкой в зубах собираясь еженедельно на форум или за круглым столом, — стоило подумать об этом скопище высокоответственных людей, этих воротил, с уст которых не сходила блаженная улыбка, как бы намекающая, что золотой ключ от директорской уборной зажат именно в их руке, так вот, стоило Сильвии, Жерому и их друзьям обо всем этом подумать, как они вспоминали не очень-то удачную игру слов, которой начинался их памфлет: не сразу, мол, заметишь, что «Экспресс» далеко не левый журнал, зато сразу бросается в глаза, что он зловещий [4]. Они сознавали ложность этого утверждения, но оно служило им утешением.

вернуться

4

Каламбур построен на игре слов: sinister означает по латыни «левый», sinistre — по-французски «зловещий»