Заметим мимоходом: прозвище «Колосс» так утвердилось за ним, хотя настоящее имя старика было Джон Веннерхельд, что никому не приходило в голову называть его иначе, чем «Мистер Колосс».
— Вы довольно верно угадали, дорогой доктор, — сказал старик. — И иногда я очень сожалею, что у меня такая маленькая фигурка…
— Почему?
— Потому, что мое скромное тело, сегодня, например, кажется мне слишком тесным, чтоб вместить такую беспредельную радость, — да, именно беспредельную, переполняющую мою душу.
Действительно, глаза старика блестели, и весь он готов был лопнуть от распирающего его счастья.
— Расскажите нам, — сказала Нетти, — чтоб и мы порадовались вашему счастью!
— Предположите, — начал Колосс, взгляд которого принял выражение глубокой задумчивости, — предположите, что человек посвятил всю свою жизнь решению какой-нибудь задачи. Представьте себе, что он потратил пятьдесят лет… да, я могу сказать, что именно пятьдесят… на изучение на усовершенствование идеи… что в свои усилия он вложил все честолюбие, всю волю, все силы своей души… И вдруг в такую ночь, какая была, например, сегодня, когда дождь бьет в стекла, когда ветер воет… Истина неожиданно открывается во всей своей полноте, почти осуществленная, осязаемая… Как вы думаете, в такую минуту человек не может обезуметь от бесконечной, неизъяснимой радости?
— Но в чем же дело? — воскликнул Эванс, увлеченный энтузиазмом старика.
— Мне нужно три дня… Я назначил себе этот срок… и тогда вы все узнаете… Ах! Их железные дороги, опоясывающие весь свет с одного конца до другого, их сухопутные и трансатлантические телеграфы, их великаны-аэростаты! Как все это будет казаться мелко, мизерно! Мое произведение не имело предшественников, не имеет равных себе! Это бесконечность, взятая с бою, порабощенная… И это так просто на самом деле! И как я не открыл этого раньше? Ну да хватитговорить о себе, сегодняшний день принадлежит Нетти…
И, обращаясь к молодой девушке, он сказал;
— Вы помните нашу первую встречу пять лет назад? Вы были, как и сегодня, очаровательны и добры… В вас было чутье, понимание искусства… Я сказал вам: учитесь рисовать… Я еще помню, как вы неправильно проводили линии на бумаге… Терпение, говорил я вам, а главное — старание! Я заставлял вас работать по пять часов в день… в продолжение целого года, начиная всегда в одно и то же время и заканчивая в те же минуты…
— А добрая мадам Симонс кормила меня и не брала денег за квартиру… по вашей просьбе, — перебила его Нетти, смотря на толстую хозяйку, которая из чрезмерной скромности прятала свое лицо в кружке с чаем.
— Вы правы, Нетти! Мы не забудем никогда, что она сделала для нас, — продолжал Колосс взволнованным голосом.
— Я прошу вас, — сказала мадам Симонс глухо, — не вмешивать меня в ваши истории и оставить меня в покое.
У доброй женщины показались слезы на глазах.
Нетти встала, взяла ее голову обеими маленькими руками и поцеловала. Толстая хозяйка вырвалась, шумно высморкалась и воскликнула:
— Я же вам сказала, оставьте меня в покое… Я люблю общество, вот и все!
— Возвращаюсь к Нетти, — сказал Колосс. — Через год она умела рисовать… но ей был знаком только процесс рисования. Тогда я взялся за нее серьезнее, отнял все модели… ей пришлось рисовать по памяти… Она должна была копировать формы, которые возникали в ее воображении. Затем я ей дал в руку кисть… Сегодня пять лет с того дня, как она начала проводить первую линию, и вот через несколько часов достопочтенная Национальная галерея Нью-Йорка откроет двери гудящей толпе… и эта толпа в изумлении остановится перед прекрасным произведением нашей Нетти! Нашей Нетти, которую я сделал живописцем, я, Колосс, посредственный рисовальщик и неумелый пачкун… я, уверяющий, что можно дойти до всего, не следуя никакому другому правилу, кроме того, которое формулируется двумя словами: «Терпение! Старание».
— Точно так же было и со мной, когда я ощупью искал своего призвания: вы сделали из меня доктора, которым, я надеюсь, вы будете иметь право гордиться, — сказал Эванс, пожимая руку старика.
— Э, боже мой! — воскликнул Колосс. — Да к чему же служили бы живые силы природы и разума, если б хорошее направление не развивало их во всей полноте.
В эту минуту прозвенел звонок у двери.
— Опять почтальон! — сказала мадам Симонс. — Сегодня какое-то почтовое утро…
Она вернулась с конвертом в руках.
— Письмо мисс Нетти Дэвис. М-да, — прибавила она, грозя пальцем молодой девушке, — у вас слишком большая корреспонденция, моя красавица…