— Госпожа, — пролепетала Розалия, — вы ничего не кушали вчера вечером и почти ничего за весь день… Не угодно ли вам чего-нибудь?
Королева горько рыдала:
— Дочь моя, — отвечала она, — мне больше ничего не нужно…
Розалия, подогревавшая всю ночь бульон и лапшу на своей жаровне, настаивала. Мария-Антуанетта предпочла бульон.
Когда он был подан, осужденная села на кровать, но едва смогла проглотить несколько ложек.
Около восьми утра служанка вернулась к королеве, чтобы помочь ей одеться. Мария-Антуанетта удалилась в проход, оставленный между стеной и постелью. Развернув чистую рубашку, она сделала девушке знак встать перед ней по ту сторону кровати, а сама, нагнувшись и прикрываясь платьем, собралась в последний раз сменить белье.
Тут жандармский офицер быстро поднялся. Подойдя к кровати, он стал у изголовья, глядя на королеву. Пленница тотчас же накинула на плечи платок и кротко сказала:
— Во имя целомудрия, позвольте сменить белье без свидетеля.
— Мне приказано не спускать с вас глаз ни на минуту, — отвечал тот.
Королева вздохнула и, накинув последнюю рубашку, оделась не в черное вдовье платье, сшитое ею самою, а в белый утренний капот. Под самый подбородок она повязала белую кисейную косынку, скрепив ее длинные концы на груди.
Несмотря на слезы и смущение, Розалия заметила, что бедная женщина тщательно свернула свою грязную рубашку. Она спрятала ее в один из рукавов, как в футляр, и сунула в щель между старыми обоями и стеной.
На голову она надела простой батистовый чепец без лент. Имея только одну пару обуви, она сохранила свои траурные черные чулки и прюнелевые башмаки, которые служили ей в продолжение семидесятидневного пребывания в Консьержери.
— Бедная женщина! — невольно прошептала Елена, слушавшая рассказ Баррасена затаив дыхание.
Вытерев слезы, она сказала:
— Продолжайте.
— Вот все, что передала мне Розалия. Напоследок она не вытерпела и убежала в угол, заливаясь слезами.
— Вы больше ничего не знаете?
— Остальное я узнал от сторожа Ларивьера, бывшего при ней до конца.
— Говорите же…
— В десять утра жена Лебо отправила Ларивьера за посудой, в которой подавался два часа тому назад бульон. Возвратившись, он увидел приближающихся судей в сопровождении регистратора Фабрициуса. Мария-Антуанетта, стоявшая на коленях у соломенной постели, приподнялась, чтобы встретить их.
— Будьте внимательны, — произнес председатель суда, — вам зачтут приговор.
— Чтение бесполезно, — отвечала она, — я хорошо знаю свою участь.
— Необходимо, чтобы приговор был зачитан, — возразил председатель.
Она не сопротивлялась, и регистратор начал читать. Когда он произносил последние слова приговора, в тюрьму пошел Генрих Сансон, главный палач, рослый молодой человек.
Подойдя к ней, он сказал:
— Позвольте ваши руки.
Королева отшатнулась с криком:
— Неужели вы еще хотите связать мне руки! Королю этого не делали!
Судья обратился к Сансону:
— Исполняй свои обязанности.
— О Боже великий! — шептала бедняжка.
Палач грубо схватил ее за руки и скрутил их за спиной. Она подняла глаза к небу, но уже не плакала.
Связав руки, Сансон стащил с ее головы чепец и отрезал волосы. Королева, почувствовав прикосновение стали, решила, что ее хотят убить в тюрьме, обернулась и увидела, что палач скручивает ее волосы и кладет их в карман.
— Подай их сюда, — приказал председатель.
Позднее они были сожжены.
Мария-Антуанетта стояла, прислонясь к стене, ожидая конца…
В этот момент рассказ Баррасена был прерван несколькими грубыми ударами.
— Синие, — пробормотал испуганный рассказчик.
Стук разбудил уснувшего бретонца Генюка.
— Генюк, стучат! Это, очевидно, республиканские солдаты, — сказал проводник.
Удары повторились. Крестьянин улыбнулся, услыхав их.
— Нет, — отвечал он, — это не синие. Это другой…
— Какой другой? — спросила Елена.
— Разве я вам не говорил? Странно… Кроме этого великана я принял в дом еще одного вандейца. Сегодня утром республиканцы обшарили весь дом, но не нашли его. Теперь, должно быть, молодец соскучился в своем тайнике и просит выпустить его на свет Божий.
— Так отворите ему, — сказала мадемуазель Валеран.
Генюк поднялся со скамьи, чтобы освободить заключенного, но прежде чем он успел сделать шаг по направлению к его убежищу, Шарль быстро сказал ему: