Негромко и ровно, сохраняя на своем красном и жирном лице выражение благожелательности, Бартон бросал холодные и четкие слова.
— Я не хочу ничьей смерти, — говорил он, делая странное ударение на последнем слове, — и даже думаю, что это печальное дело может разрешиться к общему удовольствию. Но, чтоб достичь желаемого результата, мне необходимо переговорить с Эдвардом Лонгсвордом.
— Что вы сказали? — воскликнула Антония, думая, что не поняла его.
И мысль о дуэли вдруг пронзила ее.
— Вы хотите убить его?!
Бартон улыбнулся.
— Если бы я хотел убить его, то давно бы сделал это, — ответил он. — Но за кого же вы меня принимаете? Неужели вы не понимаете, что имеете дело с умным человеком!..
Антония с беспокойством всматривалась в его лицо.
Какие угрозы таились под этим спокойным лбом, в этих тусклых глазах?
— И что же я должна сделать? — спросила Антония.
— Написать мистеру Лонгсворду письмо, которое я продиктую вам…
— Письмо?
— Это письмо будет передано мистеру Лонгсворду, и в его власти будет уничтожить его…
Растерянная, подавленная, Антония встала и подошла к небольшому бюро красного дерева…
Бартон расхаживал по комнате и диктовал с неизменной деловитостью.
— «Дорогой друг мой! Я лишь передаю Вам пожелание, высказанное моим мужем. По причине, мне неизвестной, он хочет видеться с Вами. Речь идет, как он утверждает, о нашем будущем и о будущем нашего ребенка…»
Антония колебалась.
— Я ведь сказал: «Нашего ребенка», — повторил Бартон, причем, в голосе его не было и нотки язвительности. — Продолжайте: «Он дал мне слово, что тут исключено насилие или западня, но наша судьба в ваших руках. Несмотря на странность этого пожелания»… — вы видите, — заметил, Бартон, — что я откровенен… Итак: «Несмотря на странность этого пожелания, я полагаю, что лучше согласиться на это свидание. Мой муж умеет держать себя…» Извините меня, — снова перебил Бартон, — но необходимо его успокоить… — «и его слову можно верить. Потрудитесь же приехать в понедельник в два часа в зал Академии художеств, куда мой муж приглашает вас для этого разговора. Я ничего не понимаю в образе его действий, но должна заметить вам, что он даже не сделал мне ни одного упрека».
— Так, верно, — сказал Бартон, пробегая глазами письмо, — теперь подпишитесь… О! Довольно инициалов. Как вы думаете, придет он на это свидание?
— Да, — сказала Антония. — Но поклянитесь мне еще раз, что под вашим спокойствием не скрывается никакое ужасное намерение…
— Но, подумайте, друг мой, — возразил спокойно Бартон, — какой мне смысл устраивать скандал?
Он позвонил и, отдавая письмо горничной, сказал:
— Велите отнести это письмо мистеру Эдварду Лонгсворду.
Возвратимся теперь в комнату, где находятся наши собеседники.
— Прошу садиться, — сказал Бартон Эдварду.
Молодой человек был бледен, но держал себя твердо и холодно.
Бартон хранил невозмутимое хладнокровие.
— Милостивый государь, — сказал он Лонгсворду, — прошу извинения, что я побеспокоил вас. Впрочем я постараюсь не употреблять во зло ваше терпение. И, если вы позволите, мы приступим прямо к делу…
Эдвард кивнул.
— Для одной, в высшей степени деликатной операции, мне нужно содействие умного и смелого человека, а главное — такого, на которого я мог бы вполне положиться…
Это начало казалось выражением самой едкой иронии.
Эдвард слушал.
— Заметьте, — продолжал Бартон, — что доверие доверию рознь. Если я прошу у вас услугу и в вознаграждение за нее предлагаю вам весьма выгодные условия относительно одного положения, о котором позвольте мне не распространяться, то я уверен, что вы хорошо исполните поручение, которое я вам дам и которое вы примете. Для меня очевидно, что вы готовы на все, чтоб вывести известное вам лицо из более чем щекотливого положения нам с вами известного…
Эдвард молчал. Тут крылась тайна, заранее ужасавшая его.
— Итак, — продолжал Бартон, — я говорил вам, что вы мне нужны. Если б я пообещал простить моей жене… признать за своего того ребенка, которого она носит, то я нисколько не сомневаюсь, что вы были бы готовы пожертвовать даже своей жизнью…
— Вы правы, — сказал Лонгсворд.
— Разумеется, между мной и миссис Бартон никогда бы не возникали разговоры о прошлом. Остается вопрос о ребенке. Или я его оставлю и буду воспитывать у себя, или же, если вам угодно, помогу моей жене скрыть его рождение и затем передать его вам, чтоб вы могли сами его воспитать. Наконец, я даже не настаиваю на полном разрыве. Благодаря операции, о которой я сейчас буду говорить с вами, вы в какой-то степени станете моим компаньоном, другом дома… Я не вхожу в подробности. Вы и так понимаете меня…