Молодая женщина замерла и тихо ответила:
— Он был моим любовником.
— Да или нет, — продолжал адвокат, — вы были в его каюте в два часа пятого мая этого года?
С большей твердостью Соланж ответила:
— Да… Я хотела добиться от Джона обещания, что он не будет больше пытаться меня увидеть. Если бы он не согласился, я думаю, что ради счастья Жака я убила бы его без сожаления. Но когда я вошла в каюту, Джон был уже мертв.
— Третий и последний вопрос. Но прошу вас, дам, сделайте серьезное усилие и попытайтесь вспомнить: теперь, когда мои собственные скромные заключения позволили вам оживить некоторые воспоминания, скажите, не заметили ли вы в каюте на ночном столике шелковый зеленый шарф?
— Нет. Я была слишком потрясена случившимся, чтобы обратить внимание на детали. Это было ужасно! Всюду кровь! Кровь! Кровь! Не могу!
Молодая женщина закрыла лицо ладонями, словно пытаясь отгородиться от преследовавшего ее кошмара. Она рыдала. Даниель слегка пожала плечами и не без горечи подумала, что Соланж оплакивает любовника, но у нее нет искреннего сочувствия к мужу. В этом ей виделось доказательство того, что эта женщина никогда не любила Жака и никогда не полюбит его настоящей любовью.
Виктор Дельо почти вполголоса спросил еще:
— Вы не обратили внимания: этот зеленый шарф вы потеряли еще до преступления?
— Да. Когда мы садились на теплоход в Нью-Йорке, он у меня был. Но вечером в тот же день куда-то исчез. Это меня расстроило. Я ничего не сказала Жаку, потому что ему этот шарф нравился. В конце концов я перестала об этом думать.
— На самом деле зеленый шарф, мадам, был украден у вас убийцей за три дня до преступления. Это должен был быть тот, кто вас хорошо знал, знал, что вы постоянно носили этот пахнувший духами шарф. Кому-то, находившемуся с вами на теплоходе и имевшему намерение убить Джона Белла, нужна была какая-нибудь ваша вещь, чтобы оставить ее на месте преступления и свалить вину на вас. Это был тот, у кого не было никаких дурных намерений в отношении вашего мужа, а только в отношении Джона Белла и вас.
Долгими ночами я думал и пытался, так же как доктор Дерво и господин генеральный адвокат, выяснить мотивы этого хорошо подготовленного преступления, жертвой которого чуть-чуть не стали и вы. Подумайте о том, что если бы ваш муж не выбросил в море вещественное доказательство, каким был ваш шарф, если бы повсюду он не оставил отпечатки пальцев, вместо него судили бы теперь вас, и ни одному защитнику в мире не удалось бы спасти вас от возмездия.
Следовательно, кто-то хотел зла вам и молодому американцу. Но кто? Кто-то, кому вы или Джон нанесли ущерб? Какой ущерб? Материальный? С самого начала мне это казалось неправдоподобным. Моральный? Здесь я приближался к истине. Почему бы тут не могли быть затронуты чувства? Ведь перед нами тот случай, когда в основе всего — страсти. Почему же ни я и никто из следователей и защитников до меня не подумал об этом раньше! Преступником или подстрекателем к преступлению, на этом втором определении я в особенности настаиваю, могли быть мужчина или женщина. Мужчина — оставленный вами любовник; женщина — любовница, место которой вы заняли в сердце Джона Белла.
Меня долго занимала первая версия, но я был уверен, что ваше увлечение молодым американцем было результатом некоторой слабости. Но все же временами я думал: не был ли причастен к убийству Жан Дони, с которым у вас когда-то была довольно неприятная история? Но я точно узнал, что в момент совершения преступления Жан Дони по-прежнему был органистом в Альби. Оставалась вторая версия, связанная с соперницей. И тогда странным образом все стало просто.
В самом деле, господа присяжные, предположим, что у Джона Белла на протяжении нескольких месяцев или даже лет была любовница — красивая, но сомнительная в смысле нравственности девушка, вроде той платной партнерши из ночного клуба, о которой уже шла речь, — Филис Брук. От самой Соланж Вотье мы знаем теперь, что она познакомилась с Джоном Беллом за несколько месяцев до возвращения во Францию и что он стал ее любовником. Чувства молодого темпераментного американца по отношению к прекрасной Филис должны были заметно ослабеть с того самого дня, когда он познакомился с хорошенькой француженкой. Филис Брук, желавшая сохранить безраздельное влияние на Джона, — и тут был больше расчет, чем чувство, потому что он был единственным сыном богатого и влиятельного члена Конгресса, — должна была испытать разочарование, превратившееся в ненависть, когда она узнала, что Соланж Вотье вытеснила ее из сердца Джона. Разумеется, Джон Белл никогда не рассказывал вам, мадам Вотье, ни о Филис, ни о тех сценах, сопровождаемых угрозами, которые она устраивала ему почти каждый день. Но Джон, несмотря на то, что вы начинали сожалеть о связи с ним, привязывался к вам все больше и больше. Узнав, что вы вдруг решили вернуться с мужем во Францию, он сделал вид, что согласен с отцом, сенатором Беллом, считавшим, что путешествие в Европу поможет сыну окончательно расстаться с Филис. Джон, следовательно, отправился тем же теплоходом, не предупредив вас. Поэтому вы и были удивлены, встретив его на палубе спустя несколько часов после отплытия из Нью-Йорка.