Я сказал Соланж Вотье, что на ее месте сделал бы то же самое, и мы переменили разговор. Все это показалось мне случайным и не имеющим никакого значения, я даже и не подозревал тогда, что история с шарфом станет ключом к разгадке всего дела. Еще несколько дней прошло в раздумьях. Я съездил в Санак. Часто бывал с переводчиком у своего клиента в тюрьме. В третий раз встретился с его женой — снова на ней был тот же надушенный шарф. Кончилось тем, что он засел у меня в голове. Ставшая неотступной мысль мало-помалу привела меня к разгадке этого преступления. Конечно, под ним стояла подпись «Вотье» в виде оставленных повсюду отпечатков пальцев. Но с другой стороны, — не слишком ли их было много? Выходило, что если Вотье не был истинным преступником, но брал убийство на себя, значит, делал он это только для того, чтобы спасти истинного убийцу, которого знал. Кого он мог спасать такой ценой? Ради кого пойти на самопожертвование? Таким человеком могла быть только его жена — прекрасная и нежная Соланж. Следовательно, Джона Белла убила Соланж, и у Вотье были доказательства этого. Какие доказательства? Да тот самый зеленый шарф, черт побери! Заветный, пахнущий ее духами шарф, который оказался у него в руках, — Соланж, должно быть, его забыла или потеряла в каюте американца.
Но тогда возник новый мучительный для меня вопрос: почему Соланж убила Джона Белла? Чтобы избавиться от него? Значит, Соланж была в тайной связи с молодым американцем? Убила ли она его сама или с помощью сообщника? Джон Белл был крепким мужчиной. Могло ли столь хрупкое создание быть убийцей? Это казалось неправдоподобным. Разве что — и вот тут-то, дорогая Даниэль, меня осенило, — разве что убийца был кто-то другой, неизвестный Соланж, но заинтересованный в том, чтобы убрать их обоих — Джона Белла и молодую женщину. В этом случае для преступника лучше всего было убить американца таким образом, чтобы подозрения в убийстве пали на Соланж. Для этого достаточно было оставить на месте преступления вещественное доказательство присутствия молодой женщины. Так же, как я, убийца обратил внимание на неизменный надушенный шарф Соланж. Ему оставалось только украсть его — он и сделал это. Остальное вам известно.
Однако все это были только предположения. Нужно было доказательство того, что Вотье действительно обнаружил возле убитого Джона Белла зеленый шарф жены. Поэтому накануне процесса я посоветовал Соланж явиться в суд с серым шарфом на шее. У меня был точный план: я собирался устроить так, чтобы в определенный момент Соланж очутилась поблизости от подсудимого и он мог почувствовать запах ее духов. Нужно было посмотреть, как он будет реагировать. Вы помните его реакцию. Всеми силами он пытался сорвать с шеи жены шарф, думая, что он зеленый. Для него это было страшное доказательство виновности жены, он был ошеломлен, потрясен, не понимая, каким образом этот шарф оказался на ней, в то время как он сам от него избавился, когда подделывал преступление. Вот, Даниель, и вся разгадка тайны этого шарфа.
— Простите, мэтр, но вы не сказали, как догадались, что Вотье избавился от этого шарфа?
— Тут я попытался поставить себя на место Вотье: что сделал бы я сам, если бы обнаружил в каюте возле трупа предмет, принадлежащий жене, которую хочу спасти любой ценой? Я бы просто выбросил его через иллюминатор в море, так же поступил бы и с орудием преступления. Не пойман — не вор, а следов не осталось! А теперь спокойной ночи, внучка. Выбросьте все это из головы, иначе вас одолеют кошмары.
Даниель рассеянно слушала, словно была не в состоянии оторваться от воспоминаний о той сцене в каюте, где мужчина из любви к женщине обвинял себя в убийстве, которого не совершал. Задумчиво направилась она к двери. И когда уже выходила, Виктор Дельо из кресла позвал ее:
— Внучка…
Он произнес это с такой нежностью, что она смутилась.
— Подождите, — продолжал старик. — Подойдите поближе, чтобы я мог вас лучше видеть.
Она повиновалась. Поправив на носу пенсне, он молча смотрел на свою юную ученицу.
— Мне не нравится, внучка, ваше растерянное лицо… и глаза тоже. Что случилось?
— Да нет… ничего, мэтр, — ответила она.
— В самом деле? Отчего же тогда в глазах слезы?
— Уверяю вас…
Она не смогла договорить и разрыдалась, уткнувшись лицом в подлокотник кресла.
— Ну, ну, — сказал Виктор Дельо и сделал жест, на который она считала его до сих пор неспособным, — он погладил ей волосы. И вдруг потеплевшим голосом продолжил — Вы, значит, думаете, что я ничего не понял? Что такой старый увалень, как я, не способен понять те странные и чистые чувства, которые волнуют сердце моей внучки? Посмотрите на меня, — он заставил ее поднять голову, — и послушайте. Жак Вотье, детка, принадлежит не к тому миру, к которому принадлежим мы — вы и я. Вы с ним были бы всегда совершенно чужими друг другу, все было бы не так, как вам представлялось, когда вы наблюдали за ним в ходе процесса. Вначале он вам внушал ужас, и это было несправедливо. Затем мало-помалу вы стали проникаться к нему трепетным чувством. Все это несерьезно, внучка: в сущности, такое чувство может возникнуть только у простушки с нежным сердцем. Я не говорю, что это плохо, Даниель. Но чтобы посвятить жизнь слепоглухонемому от рождения, для этого нужно иметь закаленную душу. У Соланж именно такая душа. У нее могла быть мимолетная слабость, в общем-то извинительная, — я знаю, это больше не повторится, кризис миновал. Что же касается вас — запомните, если вы хотите достичь успеха в своей профессии: никогда не следует проникаться особым чувством к клиенту. Другими словами: не поступайте так, как я. Посмотрите: кто я такой? Старый адвокат-неудачник! Ну, вставайте, внучка, идите домой с улыбкой — когда болит душа, для этого тоже надо иметь мужество.