— Например, старик Бален, — сказал инспектор Фабр, который слушал рассуждения Фару внимательнее, чем я.
Я не стал спрашивать, кто такой Бален. Поскольку речь не могла идти, по всей видимости, о старой актрисе кино по имени Мирей, мне было все равно. Но Фару продолжал:
— Да, Бален. Он как раз свихнулся на деле, которое будто бы произошло в этих краях, хотя и это под сомнением. Служащий с крупной суммой денег бесследно исчез где-то в радиусе моста Толбиак в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Бален прямо из кожи вон лез, чтобы раскрыть это дело, и все впустую. Это подорвало его здоровье и уверенность в себе: все последующие дела он вел не блестяще. Зациклился на разгадке тайны до кретинизма. В сорок первом немцы отправили его в концлагерь. Он вернулся, но лагерь его доконал, и он стал настоящим психом. Сейчас на пенсии, но ребята в конторе говорят, что он все еще ищет преступника.
— Если вам угодно выслушать мое мнение, шеф, — сказал Фабр, — я нахожу, что он просто далеко зашел в представлениях о профессиональной чести, и это его извиняет.
— Он спятил, только это и может его извинить. Мы в полиции не боги, бывают проколы. Дело Барбалы, помните? Сюзанна Барбала, малышка одиннадцати лет. Ее тело, изрезанное на куски, нашли под сценой кинотеатра «Мадлон» в тысяча девятьсот двадцать втором году и так никогда и не установили, кто совершил преступление. А вообще-то все это — пустые разговоры, вернее, разговоры ради разговоров.
— Да, это заполняет паузы. Очень здорово, что вы взяли на себя труд поддерживать разговор.
Комиссар пожал плечами.
— Потому что я вижу, что смерть Ленанте выбила вас из колеи, вот и все. Пытаюсь дать вам прийти в себя.
— Скорее не смерть, а встреча с ним через столько лет.
— Это одно и то же.
— Одно другого не лучше. Гнусное место, черт побери! Бывает ли здесь когда-нибудь солнце?
Мы приехали на Итальянскую площадь. Туман подкрадывался подобно подозрительным теням, которые шныряют украдкой по Вокзальному бульвару, цеплялся за ветки деревьев в сквере и на пустыре. В кафе, расположенных вокруг площади, зажглись огни; над застекленной террасой пивной «Розес» замигала неоновая вывеска. Поворачивая на бульвар Огюста Бланки, машины объезжали площадь, шурша шинами по мокрому асфальту.
Наш водила-полицейский Жюль поставил машину в начале улицы Бобило, и мы все направились к гостеприимному бистро. Возможно, после моего рассказа у Жюля появилось желание присмотреть за любителями закосить круассан-другой, и он уселся у стойки, возле которой толпились многочисленные клиенты. Фару, Фабр и я устроились в углу подальше от входа. Рядом были только двое влюбленных, не удостоивших нас и взглядом.
От стойки доносился привычный шум: гомон разговоров, звон стаканов, дребезжание электрического бильярда, сотрясаемого малым, так решительно настроенным на выигрыш, что вероятность штрафного сброса очков не умеряла порывистости его движений. Включился музыкальный автомат, и голос Жоржа Брассенса, поющего «Берегись гориллы», заглушил гам. Может быть, это наш водила устроил себе каникулы. Во всяком случае, Брассенс как музыкальный фон для разговора о старом анархисте — в этом есть некоторая пикантность.
Официант принял заказ и принес аперитив для меня, дымящийся грог для комиссара и минеральную воду для инспектора, на которого, по-видимому, подействовали разговоры о воздержании.
— Не полагается говорить о делах в бистро, — начал Фару, — но я уверен, что интересующее нас дело представляет собой самое обычное нападение, каких совершается множество. Поэтому я могу позволить себе немного отойти от правил, тем более что мне показалось, что вам, Бюрма, требуется подкрепляющее…
Я вяло кивнул.
— Ну вот… — он повертел в пальцах сигарету, — не стоит напирать на образ мыслей Ленанте. Не все ли равно, кем он был — анархистом, фальшивомонетчиком, неудачником и Бог знает кем еще, — ведь уже столько лет он вел себя смирно. — Комиссар зажег сигарету и задымил вместе со мной. — Он не вел активной работы, не входил ни в какие политические или философские кружки. Он устроил себе независимое существование. Как вы думаете, Бюрма, что он делал?
— Не знаю, — сказал я. — Когда-то он был классный сапожник. И шил, и чинил, и все такое прочее. У него была своя лавка?
— У него, наверно, не было средств для аренды приличной лавки. Именно приличной, потому что лавка-то у него была…
— Скорее сарай, — вставил Фабр.
Фару согласился.
— Да, скорее сарай… склад… помещение, которое можно было бы оборудовать под лавку, да вот…