Я вышел из бистро, зашел в булочную и молочную и вернулся в проезд Отформ с круассанами и молоком. Во дворике суетилась Белита, запихивая в приспособленный под мусор железный бочонок полусгнившие цветы, которые я вышвырнул из дома вчера. Пеньюар на ней был запахнут кое-как; молодое тело не угадывалось, а открывалось взгляду.
— Сейчас не время болеть, — сказал я. — Тебе не холодно?
— Нет.
— Мне тоже.
Я поставил на землю бутылку с молоком, привлек к себе девушку и стал жадно целовать ее. Как школьник.
— Съем тебя с кофе, с молоком, с круассанами, — пошутил я.
Ее лицо помрачнело. Ладно. Придется мне последить за своими шуточками. Последняя, кажется, пришлась ей не по вкусу. Белита попыталась высвободиться. Наклонив голову вбок, она смотрела куда-то позади меня, широко раскрыв глаза. Я обернулся.
Засунув руки в карманы выцветшей кожаной куртки, он стоял по ту сторону решетки, ограждавшей двор. Это был парень с меня ростом, молодой, довольно смазливый для тех, кому нравятся хищные типы. На смуглом лице блестели пронзительно голубые глаза, над верхней губой вились усики, нехорошая усмешка открывала острые белые зубы. Помятая кепчонка была надвинута на правое ухо, из которого свисало золотое кольцо. Довершали портрет мятые джинсы и почти новые ботинки. Я выдохнул:
— Это Сальвадор?
Не отвечая, Белита закрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал эту семейку! Я сделал шаг по направлению к парню.
— В чем дело? — спросил я.
Тот не шевельнулся.
— Пошли, — сказал он.
— Ты это мне?
Цыган ответил не сразу. Он прошил меня взглядом. Да, корешами нам с ним не стать.
— Ей, — сказал ом наконец. — Пошли, Изабелита. Ну что, допрыгалась, шлюха?
— У вас это пароль?
— Что еще за пароль?
— А что значит «допрыгалась»?
— Заткнись. Пошли, Изабелита.
Он так и не двинулся. Этот парень ни в чем не знал сомнений. Он воображал себе, что стоит только приказать: «Пошли, Изабелита!», и Изабелита тут же кинется за ним. Есть еще такие!
— Как бы не так, — сказал я. — Смывайся отсюда поживее.
— А вас здесь много? — спросил он презрительно.
— Двое по меньшей мере.
Я вынул револьвер и подошел к нему поближе.
— Убирайся отсюда, Сальвадор.
Появление моей пушки его огорошило. Такого поворота он не ожидал. Он перевел взгляд на револьвер и так уставился на него, как будто никогда в жизни ничего подобного не видел. А когда первое удивление прошло, ему, наверно, стало все равно — что револьвер, что детская шоколадка.
— Из этой штуки вылетают пули, — объяснил я. — Ты ведь не такой дебил, чтобы не знать этого, а?
— Сукин сын, — сказал он злобно.
Мне вдруг осточертел цыганский фольклор. У него явно дутая репутация. Все время про одно и то же и одними и теми же словами.
— Когда я всажу тебе в коленки по кусочку свинца, тебе уже не придется бегать за цыпочками. И не думай, что это блеф. Здесь нет свидетелей…
В соседнем доме жалюзи на окнах были опущены. Если кто-нибудь и подглядывал оттуда, сначала любуясь Белитой в распахнутом пеньюаре, а теперь следя за нашей стычкой, то своего присутствия ничем не выдавал.
— Свидетелей нет. Поэтому — один выстрел в йогу, второй — в воздух, для предупреждения. Катись-ка отсюда, в последний раз говорю тебе это, Сальвадор.
Он таращился на револьвер.
— И без глупостей. А то похоже, ты что-то замышляешь. Остановись, пока не поздно, ты ведь знаешь…