— Это был отличный мужик, — сказал он о Ленанте. — Трудяга и все такое. Что это там понаписали в газете? Что он был фальшивомонетчиком? Я в себя не могу прийти. Конечно, его и убили из-за этого.
— Как бывшего фальшивомонетчика?
— Нет. Потому что он был тружеником.
— Это что, обычай вашего округа? Бездельники делают здесь, что хотят, и убивают тружеников?
— Я не это хочу сказать. Я хочу сказать, что я знаю, кто виноват в том, что на него напали с ножом.
— А кто?
— Иоаннович.
Я понял, что надеяться не на что.
— Иоаннович?
— Ну да, черт возьми! Он нанес огромный ущерб нашей корпорации, этот Иоаннович. Для всех он — старьевщик и миллиардер. Ну вот большинство людей и думает, что все старьевщики — миллиардеры. Или миллионеры. Словом, денежные мешки. И поскольку Бенуа не отлынивал от работы, его считали еще богаче других. Из-за этого на него и напали. Но он не последний. Вон, месяц назад, Мари… Вы знаете Мари, мсье? Неважно… А ты знала Мари? — повернулся он к Белите.
— Нет, — сказала цыганка.
— А я думал, знала. Ну, неважно, все знали Мари, поэтому я и подумал… Так вот, месяц назад, Мари… вжик! — Быстрым и выразительным жестом он провел рукой по горлу. — …Пришили! И все из-за того, что считали ее при больших деньгах. А вдобавок еще изнасиловали. Изнасиловали! Вы представляете себе? — Взгляд его стал мечтательным. — Мне совсем не хочется, чтобы со мной случилась такая же штука. Поэтому я и держу пса.
Надо быть последним мерзавцем, чтобы надругаться над стариком, но чего не бывает… В наше-то время… Мы расстались со старым болтуном. Если все приятели Ленанте такие же, дело мое безнадежно.
Увы, они все были такими же и даже еще хуже. Одного поля ягоды! Как, например, тот, с которым мы встретились до обеда, а также те двое, которых мы приберегли на десерт, как раз тогда, когда зловещий туман начал окутывать Париж. Авель Бенуа? Ах да, Бенуа, конечно. Мы с ним встречались. Но не слишком-то он был разговорчив. Не лез в чужие дела, а мы не докучали ему своими. Так, значит, его звали Ленанте и он изготовил две фальшивые купюры? (По этому замечанию было видно, что мои собеседники читали статью Марка Кове в «Крепю», которую, как я имел возможность убедиться сам, перепечатали «Франс суар» и «Пари-пресс».) Так он был «анархис»? Об этом можно было догадаться. По его разговорам, иногда, когда он раскрывал рот. Вот, к примеру, во время выборов. Совсем неплохой парень, даже напротив, но с поворотом. (И доверительно.) Ну вот взять эту девку. Зачем он возился с этой цыганкой? Ворье и жулье все это племя. Разве что… (Сальный смешок.) Конечно, «анархису» все побоку. (Говоривший был очень благонамеренным. Во время разговора он часто прикладывался к горлу литровой бутылки и был уже вполне хорош. Он был единственным, кто плохо отозвался о Ленанте. А что еще скажешь о мужике, который не пил, связался с цыганкой? С которой, может быть, не спал. Потому что дело могло быть так: либо спал, что предосудительно из-за разницы в возрасте, национальности и тому подобного, либо не притрагивался к ней, тогда он дурак.) Я расстался с этой публикой с облегчением. Они были неприятны не только физически.
Я позвонил Элен из бистро на улице Сен-Диаман. Не объявился ли некий санитар по фамилии Форест?
— Нет.
— Пошли на улицу Ватта, туда, где на него напали, как он утверждал, — сказал я Белите. — Большого проку от этого не будет, но нужно добавить это последнее разочарование к предыдущим, чтобы совесть была спокойна.
Мы отправились на улицу Ватта, замечательно подходящую для всякого рода нападений, особенно ночных. Почти на половину ее длины над ней проходят многочисленные железнодорожные пути Орлеанской линии и кольцевой дороги, которые нависают как бы низким потолком. На этой улице страшно, особенно в сумрачный ноябрьский день. Испытываешь неприятное ощущение удушья и подавленности.
В сточных канавах отражался свет от висящих на опорах фонарей. Мы шли по приподнятому на метр над землей и огражденному перилами тротуару. Сотрясая все вокруг, над нашими головами с адским грохотом пронесся поезд.