Однажды, когда узнал, что он заболел, я отправил к нему Кудера, но он настоял на том, чтобы оплатить визит, Он не был похож на наших прежних приятелей, которые сматывались утром, прихватив будильник и простыни тех, кто их приютил.
— Он был совсем другим. А с кем-нибудь еще он виделся? С прежними приятелями, из того мира?
— Конечно нет.
— А ты?
— О, я давно сжег за собой мосты. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что ты, возможно, знаешь тех, кого касаются угрозы убийцы Ленанте. Старый анархист мог выбрать тебя только как промежуточное звено. Предупредить тебя через доктора о том, что он в больнице, и дать тебе понять, чтобы ты предупредил других об опасности.
— Нет, — сказал Борено. — Мне не угрожает опасность, и я не знаю никого, кому она может угрожать. И еще, знаешь ли… — Он сделал брезгливую гримасу. — Ленанте… сказать тебе? Сдается мне, что он слегка свихнулся. Черт побери, нормально ли жить так, как он жил? Он был чокнутый, и это послание, и все, что за ним последовало…
— Нет, — резко оборвал я.
— То есть?
— Он не был чокнутым. Я уверен в этом.
— Ну что же, тогда… — Он пожал плечами. — Что еще я могу сказать?
— Например, почему вы продолжали видеться. Мне кажется, слишком многое должно было вас разделять.
Он весь подобрался. Наклонил голову, поднял ее снова, уставился на меня. В мрачном его взгляде, казалось, отразилось какое-то страдание.
— Не знаю. — Он с силой сжал рукоятку ножа для бумаги. — Если уж в этом сценарии требуется чокнутый и если это не Ленанте, то, должно быть, я. Ты хочешь, чтобы я откровенно рассказал тебе о нем? Так вот, иногда я с удивлением замечал, что завидую ему. Да, я знаю, что все богатые рассказывают такие сказки. Со мной по-другому. В нем была какая-то чистота, которая благотворно действовала на других. Поэтому я и не порывал с ним отношения. Мы не виделись месяцами, но отношения сохранялись. Вот почему, когда как-то при встрече он сказал, что занемог и сляжет, я послал к нему Кудера, доктора из моих друзей и человека услужливого, хотя дело это было для него не из приятных. Мне было глубоко наплевать, что мог подумать доктор о дружеских отношениях фабриканта Борено со старьевщиком. Этот осел, должно быть, подумал, что я помешался на благотворительности. Но это была не благотворительность…
— Привязанность к прошлому, — сказал я. — Так уж мы воспитаны. Кем бы ты ни стал в жизни, невозможно полностью оторваться от прошлого.
— Да, прошлое, молодость… — Он встряхнулся, и тон его стал агрессивным. — Так вот, прошлое — это прошлое, но не будем все усложнять, как в былые времена. В гробу я видел это прошлое, понял?
В этот момент дверь внезапно распахнулась, и какой-то тип вломился в комнату, чертыхаясь:
— Слушай, ты видел?
Заметив меня, он остановился как вкопанный. Это был человек с угловатыми чертами лица, элегантный, хорошо одетый; за стеклами очков в золотой оправе метался затравленный лихорадочный взгляд. Он казался больным или, скорее, замученным. Борено натянуто засмеялся.
— Замечательно! — воскликнул он. — Теперь нас достаточно, чтобы создать группу по изучению социальных проблем и объяснить этим кретинам, — он сделал жест в направлении двора, — как совершить революцию. Ты не узнаешь Деланда, Бюрма?
— Я знал его только как Жана, — ухмыльнулся я, вставая, — но, кажется, теперь, окунувшись в воспоминания, я могу с ходу признать любого из завсегдатаев вегетальянского общежития и окрестностей.
— Бюрма! — воскликнул Несгибаемый. (Точнее, бывший Несгибаемый. Теперь, кажется, он согнулся и отлично приспособился к обществу. Он далеко ушел. Все далеко ушли.) — Бюрма, черт побери! Я бы тебя ни за что не узнал. Да и то сказать, в ту пору ты был еще мальчишкой.
Мы пожали друг другу руки. Рука у него была влажной.
— Мы старше его, — хохотнул Борено. — Он должен относиться к нам с почтением.
Жан Деланд повернулся к нему:
— Еще немного, и сторож не открыл бы мне дверь. Они что, ударились бастовать?
— Да, самая пора… Что с тобой? Ты болен?
— Я что-то такое съел, — схватился тот за живот. — Устрицы, наверно.
Он придвинул стул и сел. Во дворе продолжали митинговать. В дверь постучали. Вошла секретарша.
— Страсти разгораются, мсье, — сказала она.
— Хорошо, я выйду к ним, — сказал Борено устало. — Оставляю вас, друзья мои. У вас есть что сказать друг другу.
Он вышел. Говорить нам было особенно не о чем. Наступила долгая пауза, которую нарушил Деланд.
— Смешно, — сказал он. — Кто бы подумал, что когда-нибудь объявят забастовку против одного из нас. Тебе это не кажется смешным?