— Вы сказали — Авель Бенуа? — спросила меня эта бабенка. — Вы его родственник?
Я встал.
— Я его друг.
— Он умер, — объявила она безучастно и отстраненно, как если бы он только что растворился в ванне с кислотой.
«Он умер». Эти слова были для нее так же обыденны, как для меня. Это были постоянные спутники ее жизни. Я робко улыбнулся.
— Чтобы узнать это, вам пришлось заглянуть в журнал или позвонить?
Она стала еще угрюмей, если это только было возможно.
— Он умер утром. А я дежурю с двенадцати дня.
— Прошу прощения за беспокойство, — сказал я и почесал за ухом. — Похоже, дело принимает странный оборот.
— Что?
— Да ничего. А где теперь находится тело?
— В анатомическом театре. Хотите посмотреть?
Она мне предложила это так услужливо, как торговец какой-нибудь товар. Что-то вроде «заходите, заходите, у нас прекрасный фенол».
— Да, если можно.
Живой ли, мертвый ли, этот тип, которого я не знал, но который знал меня, был мне интересен. Может быть, теперь, после смерти, еще даже больше, чем живой. Сидящий во мне закоренелый любитель рискованных авантюр и специалист по темным делам учуял, как говорят некоторые, неслабую работенку.
— Пойдемте со мной, — сказала медсестра немного любезнее, как будто я избавил ее от лишних хлопот.
Она сдернула с крючка казенный синий плащ, в каких они выходят на улицу, и мы отправились. Мы пересекли двор, прошли мимо часовни по усыпанной гравием дорожке, вдоль которой стояли бюсты знаменитых врачей, некогда практиковавших в этой больнице. Нигде ни души. Под моросящим дождем медсестра шла решительным шагом, не разжимая губ.
Мы еще не дошли до места, как вдруг я увидел, что навстречу нам, как гостеприимный хозяин, вышел здоровенный субъект в зеленоватом плаще и банальнейшей серой шляпе, державшийся с притворной небрежностью. Он шел ко мне, насмешливо улыбаясь и протянув руку для приветствия. Я не слишком удивился. К явлению такого рода я был более или менее готов. Этот гражданин, играющий роль хозяина, вышедшего навстречу гостю, был не кто иной, как инспектор Фабр, один из подручных комиссара Флоримона Фару, начальника Центрального отдела криминальной полиции.
— Кого я вижу! — насмешливо воскликнул он. — Сам товарищ Бюрма! Братский привет товарищу Бюрма!
Усмехаясь, я тоже протянул ему руку, и мы обменялись рукопожатием.
— Как хорошо, что я не служу в полиции. А то пришлось бы доложить по начальству. Что за лексикон! Вы вступили в коммунистическую ячейку?
Он ответил мне тем же:
— Это надо бы спросить у вас.
— Но ведь я не коммунист.
— Зато вы были анархистом. Может быть, и до сих пор им остаетесь. А для меня это одно и то же.
— Давненько я не бросал бомб, — вздохнул я.
— Вот чертов анархист! — засмеялся инспектор.
Казалось, происходящее его очень забавляло.
— Черт вас побери, мистер Маккарти, — сказал я. — Вы о Жорже Клемансо слыхали?
— По прозвищу Тигр?
— Да, о Тигре. Или, если угодно, о первом сыщике Франции, как он сам себя нарек. Чтобы вы оставили меня в покое, напомню, что этот Тигр однажды сказал или написал (цитирую по памяти): «Всякий, кто не был анархистом в шестнадцать лет, дурак».
— Правда? Тигр это сказал?
— Да, старик. А вы и не знали?
— Да нет…
Он вздохнул.
— Да. Тигр — это Тигр!
И машинально бросил взгляд в сторону Зоологического сада. Потом посмотрел на меня.
— Ваша цитата кажется мне неполной. Ведь он вроде бы добавил: «Дурак и тот, кто остается анархистом в сорок» — или что-то в этом роде.
Я улыбнулся:
— Ну и что? У Клемансо есть высказывания на все случаи жизни. Многие мне не годятся.
Он тоже улыбнулся:
— Но вы-то не дурак!
Я пожал плечами:
— Это еще вопрос. Вы обращаетесь со мной так, как будто хотите доказать обратное.
Тут медсестра слегка покашляла, чтобы напомнить о себе. Инспектор тоже решил прочистить горло. Этот парень — ходячее эхо. Я ухмыляюсь — он ухмыляется, я улыбаюсь — он улыбается, я вздыхаю — он вздыхает; кашлянула бабенка — и он туда же. А что будет, если я вздумаю влезть на дерево?
— Кха-кха. Благодарю вас, мадам. Вы свободны.
Она слегка нам кивнула и смоталась.
— Ну вот, — пробурчал полицейский, глядя ей вслед, — из-за вас она подумала, что мы оба спятили.
— Из-за вас тоже, — возразил я. — Сознайтесь, мы друг друга стоим. Ба! Какое нам до этого дело? Она привыкла. Раньше в этом заведении только таких и держали. Свихнувшихся. Если нам когда-нибудь придется предстать перед судом присяжных, она сможет засвидетельствовать, что мы невменяемы. А это может пригодиться. Ну, пошутили, и будет. Поговорим серьезно. Что случилось?