Я постучал. Он открыл. Молча пропустил меня внутрь.
Неодобрительно переглянувшись с чайным пятном на его футболке, я посмотрел хозяину в глаза, пытаясь улыбнуться так, чтобы не оставалось сомнений в моей неискренности.
— Ну что, пришли к тебе злые ребята из Гарварда и аннулировали ID-карту?
— Ещё нет, — тихо ответил он.
Ох, как мне хотелось узнать, о чём он думал. Вчера ночью я выработал целую тактику поведения с Элом, заключающуюся в концентрации на задании. Не сделал ли он тоже самое? А если сделал, то как планировал удерживать себя от того, чтобы не вмазать мне по лицу?
— Я думал, ты пойдёшь жаловаться в полицию.
— С чего вдруг? — Эл так и не взял свой стаканчик с кофе, я поставил его на тумбочку. — Но учти, я не испытываю оргазм от лёгких телесных повреждений. На будущее.
— А я не испытываю оргазм от того, что ты нарушаешь правила.
— Разве я не нарушаю правила сексуально? — я подмигнул, а Эл фыркнул.
Он провёл меня в спальню, которая вчера была закрыта на замок. И я понял, почему он бережно хранил её от взгляда случайных секс-партнёров — это была историческая лаборатория. С расклеенными по стенам картами и графиками, насколько я мог судить по очертаниям, Европы и отдельно — Англии, с книгами, занимающими стол.
Планшет лежал на развороченной постели.
— Я хотел бы, чтобы ты пообещал, что не будешь делать подобного.
— Подобного? — я уселся на его кровать, скрестив руки на груди. Вот, значит, о чём он размышлял: пытался убедить себя, что я вовсе не такая сволочь, какой показался. Никогда не думал, что не оправдывать ожидания так приятно. — Я вполне обойдусь без секса с тобой, не переживай. В конце концов, в девятнадцатом веке тоже были прикольные цыпочки. Правда, бритвенный станок тогда ещё не изобрели, да? Какая жалость, — нахмурился я. — К тому же, эти люди ведь жили 4 века назад, отдаёт непрямой некрофилией, как считаешь?
— Господи, что ты несёшь?
— Ох уж эти временные парадоксы.
Эл неодобрительно покачал головой и начал выписывать круги по комнате.
— Что?
— Ты же понимаешь, что они нас слушают. Слушают то, что ты говоришь. А ты говоришь о планах нарушить непреложное правило — никаких контактов с лицами из прошлого.
— Если они нас слушают, то знают, какой ты правильный мальчик.
— Роберт.
— Эл, — он сделал шаг прочь из комнаты, и я выставил руки вперёд, привлекая внимание. — Воу, стоп, погоди-погоди. Я признаюсь, просто хотел позлить тебя, ничего такого я не собираюсь делать. Но губа, знаешь ли, после вчерашнего побаливает.
Я сделал виноватый вид, а потом широко улыбнулся и одними губами прошептал: «Ну конечно же нет».
— Что ж, спасибо за честность, — бодро ответил Эл, сжимая кулаки так, что у него побелели костяшки. Он тихо процедил: «Если ты это сделаешь, я убью тебя».
***
Спустя двадцать минут, обменявшись ещё несколькими любезностями, мы пошли в центр подготовки в Гарварде. Наверное, я перегнул палку, потому что теперь Эл не верил ни одному моему слову. Я попробовал убедить его, что за нами никто не следил (ибо так оно и было).
Благодаря дружеским отношениям с моим куратором Терри, я знал гораздо больше, чем полагалось студенту. Желающих учиться на отделении экспериментальной временной физики действительно было много, но если отсеять тех, у кого мало денег, и тех, кто, наслушавшись о парадоксах, решал посвятить себя более безопасной профессии, — кандидатов оставалось как фотонов во тьме. Сам Терри доказал мне то, о чем я и сам догадывался. Нам, первым путешественникам во времени, готовы были прощать недостатки, ведь из прошлого мы могли не вернуться. Такой себе взаимовыгодный договор, предусматривающий риски для каждой стороны. Да, мы могли повести себя в прошлом неправильно, но если кто точно и пострадает от этого, то мы сами. Однажды Терри разоткровенничался со мной после бутылки виски и сказал, что, цитирую: «лабораторная мышь не должна быть идеальной, ведь идеальные мыши должны дать здоровое потомство»
Не скажу, что мне было приятно, но я оценил его искренность. Так что мы с Элом были мышками с дефектами для экспериментов.
Вот это настоящая правда, а не те пафосные речи, которое озвучивали преподаватели. Поэтому Терри и ограничился воспитательной беседой со мной, а Эла не завернули обратно ещё на стадии приёма в универ из-за проблем с законом в прошлом.
Ну, и плюс ко всему на смену теориям с поэтическими названиями про бабочек пришли другие — прогрессивные и безопасные. Мы поняли, что время нелинейно и неоднородно. То, что мы будем делать вечером, влияет на то, что мы делали утром. Весело, правда? Вселенная вроде бы способна подстраиваться под человеческие косяки, а значит, секс в прошлом и рождение ребёнка окажут максимально минимальный эффект. Конечно, всё это не доказано экспериментальным путём, так что от секса нам посоветовали воздержаться.
И это стало ещё одним прекрасным аргументом Эла среди других прекрасных аргументов Эла в споре со мной. Он постоянно повторял «Это доказано?», вынуждая меня представлять, представлять и представлять, какого цвета у него мозги. Как же мне хотелось схватить его за волосы на затылке, взять хирургические ножницы, сделать аккуратный надрез и…
— Моего куратора зовут Даниэла, она молодая, но очень образованная женщина.
— И?
— Постарайся, чтобы она не захотела вмазать тебе по роже.
— А ты хорошенько меня попроси.
Он даже не придержал металлические двери, которые весили будто с тонну.
Мы вошли в Гарвард с бокового входа, пошагали по белому коридору, поднялись на второй этаж, где я имел честь столкнуться с благами цифрового века — идентификацией по ID-карте. «Специальная лаборатория исторических наук» — гласила вывеска.
Я присвистнул, осознав, откуда у Эла столько предрассудков по поводу ВМ. Он, как и я сам, жил в социуме, помешанном на ВМах, но в отличие от меня не был посвящён в детали операции. Я учился в обычной лаборатории с атомными часами на цезии и кротовыми норами, а он ходил сюда. Под «сюда» я имею в виду помещение, сплошь увешанное пафосными изречениями об истории, квантовой физике и путешествиях во времени. Цицерон с мягкой улыбкой на устах напоминал мне о значении истории, Гёте говорил, что она, мол, возбуждает энтузиазм, а Уайльд, посмеиваясь, повторял, что историю постоянно переписывают, пока я шагал по позолоченному коридору с красной дорожкой и люстрами из хрусталя.
Встречавшиеся нам люди здоровались с Элом, едва ли не кланяясь перед ним.
В кабинете дела обстояли ещё хуже: огромный деревянный стол, грамоты на стенах (их до сих пор вешали на стены, серьёзно?), небольшие фигурки кораблей, домов и статуй. И посреди исторического ареала восседала она — миссис Даниэла Волкинс.
Мне не хочется тратить ваше время и пересказывать десятиминутное вступления, обрушившиеся на меня в том кабинете и заставившее задуматься о том, как мне повезло с куратором в Нью-Йорке. Даниэла, безусловно, была умной, но жутко наивной (и влиятельной для Эла). Он заглядывал ей в рот как будто хотел убедиться, что на зубах нет кариеса. Я едва пережил это, сохраняя ничего не выражающее выражение, а потом куратор огласила месячное расписание, и стало ещё хуже. В Бостоне нам предстояли занятия по улучшению физической формы и психология, а в Нью-Йорке — связанные с прототипами ВМов и квантами. Помимо этого, на Эла ложились обязательства ввести меня в курс дела по исторической части — не менее двух часов занятий в день, представляете? Должен буду слушать про навоз, малярию и обои из мышьяка по два часа в день. А я должен был проследить за тем, чтобы он освоил физику. Едва мы вышли за пределы Гарварда, я сказал, что смогу обойтись без его дурацких обучающих курсов по истории, а он ответил, что тоже не трепещет в предвкушении, но выбора не было. Потом я выбросил окурок на асфальт: Эл подобрал его и отнёс в урну. Я выбросил вторую сигарету, и Эл попытался заставить меня отнести её самому.