Я сел и коснулся ногами прохладного пола. В колледже и университете свободное мы время коротали за играми — как сетевыми, так и настольными, свято веря, что это не только приятное, но и полезное времяпровождение. Осматривая комнату в поисках подходящего предмета, я наткнулся на буханку хлеба (или, как успел напомнить Эл, краюху). Как ты его ни назови, суть одна — хлеб можно использовать в игре, которую я придумал в четырнадцать лет.
Было время, когда маман с папой пробивали очередной порог человеческой глупости и боялись, что я перережу себе вены. Они запирали меня в комнате, набитой подушками и едой, устраивали регулярные «приёмы». Как они умудрялись заманивать домой одноклассников, я так и не понял до сих пор: наверное, за взятки или вкусняшку. Тем не менее, в комнате постоянно кто-то был, неизбежный и назойливый, как бесконечные ремейки в Голливуде. Смысл игры заключался в следующем: вы и ваш партнёр делите буханку хлеба на две половины. И на счёт «три» отрываете от неё кусочек, но не больше ногтя на мизинце. Каждый должен бросить на пол кусок и тот, у кого он оказался больше, имеет право задать собеседнику вопрос.
— Ты шутишь, что ли? — кривился Эл, когда я предложил ему нетривиально использовать хлеб. Его выражение лица так и застыло между презрением и желанием признать мою гениальность Или я надумал себе лишнего. Я, поигрывая буханкой, уселся на край ванны. Провёл по его руке от локтя и до кончика пальцев.
— Шутки — не мой стиль, мистер Амфибия.
— Почему это…
— Хватит уже сидеть в ванной, это же скучно! — возмутился я.
— Но в ванной сижу я, а не ты.
— И мне скучно на это смотреть. Ну, давай же, весёлая игра, правду говорю.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул, будто бы решил для себя, и стал медленно выбираться из ванной. Наверняка, картина мира Эла не предполагала игр с хлебными крошками. Он совершал своеобразный подвиг, соглашаясь на безумную авантюру.
— Веселье — тоже не твой стиль, Роберт.
Мы устроились на полу, подложив под ноги вещи, которые взяли с собой в качестве сменной одежды. На счёт «три» бросили импровизированные кости, победил Эл. А я уже хотел начать своё медленное хлебное соблазнение.
— Твой вопрос, — разочарованно вздохнул я.
— Ты считаешь себя хорошим человеком?
— О боже, как оригинально.
Он развёл руки в сторону, мол, отвечай, что поделать. Проще всего сказать «нет» и провозгласить очередной тур хлебной битвы, но я без особой на то потребности старался на себя не наговаривать. Допустим, я был злым человеком: никогда не помогал людям, не передавал вещи благотворительным организациям и прошёл мимо, когда мой однокурсник потерял сознание четыре года назад. Если же мы рассмотрим философскую концепцию о том, что отсутствие зла и стоило называть добром, то я определённо был из этой породы.
— Давай посчитаем: никого в жизни не убил, — я согнул большой палец, — не обращался жестоко с животными, не нанёс ни одной девушке тяжких эмоциональных повреждений, не терроризировал людей мемчиками, не взламывал компьютер… Вот, я с ходу назвал пять причин, почему меня нельзя считать злым человеком, Эллиот.
— И играешь с хлебными крошками, когда треть планеты загибается от голода.
— Секундочку, эти хлебные крошки из девятнадцатого века.
— В девятнадцатом веке треть планеты все равно загибается от голода.
— Зато у них всё стабильно.
Он отшвырнул от себя половину буханки, которую держал, и скрестил руки на груди. Господи, Эл что, недоедал в детстве? Или ездил с гуманитарной миссией в Зимбабве? Что с этим человеком было не так, если он на простую игру так реагировал? Гуманитарные проблемы сложно решать, когда в твоём распоряжении одна буханка хлеба! Зато о гуманитарных проблемах никто не запрещал размышлять в любых условиях, даже если нет вообще никакой еды. Ох уж эти люди!
— Мой папа родом из Франции, — внезапно признался Эллиот. — Я смутно помню, как он выглядит. Дома он бывает около месяца в году, всё остальное время в своей стране. Раньше, когда он работал на бирже, было гораздо проще. И ближе к дому.
Я уставился на него, прищурившись. Зачем он признался в этом? Мы с ним подошли к зыбкой почве разговоров о родителях? Хотя, собственно, я не был против, но…
— Так, а почему?
— Он член «Красного креста».
— Извини, конечно, но может, он просто член?
Эл забавно свёл бровки. Блин, зря я это сказал: опять запорол момент душевного единения.
— Может, у него там любовница?
— Нет.
— Ладно-ладно, — я выставил руки перед собой. — Только не нужно проецировать на меня свои комплексы по поводу того, что папочка пропускал твой день рождения.
Я ожидал, что Эл ответит: за словом в карман он никогда не лез, но не кулаками же! Секунду назад сидел напротив меня, весь злой и отмороженный, а теперь оказался сверху, пригвоздив меня к полу.
— Откуда это? — Он сжал моё запястье, где я нацарапал слово
«Мятеж».
— Тебе любопытно?
— Нестабильная психика, насилие, травмы в детском возрасте?
Эллиот улыбался и я перестал его понимать.
— А ты как думаешь?
— Думаю, что не всё так просто. Ты не так прост, Роберт.
— Это мой способ шантажа родителей, я пользовался им в детстве.
— Как изобретательно.
Одной рукой он прижимал моё запястье к полу, второй — вцепился в шею. Лёгкая асфиксия всегда уместна в сексуальных игрищах. Его вес приятно давил мне на бедра: не прошло и пяти секунд, как я возбудился и попытался дать ему в рожу. А потом просто дать. На самом деле, я соврал Элу, когда сказал, что меня не возбуждают лёгкие телесные повреждения. Мне сразу вспомнился Эндрю, и стало ещё хуже; точнее, ещё уже.
В штанах.
Эндрю был единственным, с кем мы практиковали подобное, не сговариваясь. Просто он был злой, а я не смог себя удержать. Сейчас с Элом происходило почти то же самое, и я с отвращением к себе признался, что не хотел повторения остальной части истории.
— Ты сексуально озабоченный, — констатировал Эл.
Я положил руки ему на поясницу: на нём были только брюки, а на мне — целый комплект одежды для борьбы с тяжёлым запахом кровати. Сучья кровать пока побеждала.
— Давай, Эл. Не заставляй меня просить.
Не поверите, но я соскучился по его рукам на себе. Он начал медленно меня раздевать, целуя там, где добирался до кожи, гладил по рукам и бёдрам. Прижал к полу и приласкал так, как никому не удавалось прежде: так никто не умел.
Гладить своим языком, творить с ним невообразимые жителям Викторианской Англии вещи. В этот раз я не смог отдаться эмоциям и отключиться, меня занимала одна единственная страшная мысль — дело было не в языке, а в нём.
========== Глава 5 Роберт в стране чудес ==========
То самое ощущение, когда просыпаешься на вонючей кровати в обнимку сам с собой и думаешь: «Твою мать, я всё ещё в девятнадцатом веке». Скажу честно, первая ночь далась нелегко. Мы с Элом закончили в пять часов утра; остальное время я тупо стоял у окна и смотрел на улицу. К семи всякие людишки начали бросать на меня загадочные взгляды, и я попытался уснуть. И тут мой мозг подложил мне свинью номер два (первой была кровать), показав жуткий ужастик с расчленёнными телами, содомитскими притонами и растлением малолетних.
Мы с Элом сегодня должны были наконец начать выполнять задание. Пункт первый — подружиться с алхимиком (подпункт 1.1 — как научиться не смеяться от слова «алхимик»?). Вырядились в довольно дорогое по современным меркам шмотье, надеясь, что дядюшка окажется падок на деньги, и направились к дому этого Майка Спенсера.
Денёк выдался ветреным: с рынка то и дело сносило ароматы мяса и рыбы. Они кружились вокруг, смешивались, а потом прекращали притворяться цивилизованными и вызывали тошноту. Конечно же, только у меня — Элу было всё нипочём.
Я завидовал, конечно, хотя он и молчал. И даже вчера начал оправдываться, мол, в этом времени нет нормального лекарства от тошноты, которое бы не имело страшных побочных эффектов. Заботился обо мне, что ли? По крайней мере, от него пахло хорошо, и Эл не стал отодвигаться, позволяя мне мерно вдыхать его аромат после секса.