В этот раз я бежал. Главный корпус находился позади пруда, который окружили отдыхающие студенты. Как же я завидовал их беззаботности, ар-р-р-р. Кажется, меня окликнули, но я, не оборачиваясь, взбежал по ступенькам. В холле пришлось сбавить темп — попал в конец небольшой очереди перед стойкой регистрации. Парни и девушки подставляли ID-карты под сканер, тот пищал, и они проходили вперёд.
— Роберт Уолтер, отделение треваймов.
На мгновение в холле воцарилась тишина. Женщина с внушительным декольте жестом велела достать ID-карту и отвернулась к компьютеру. Я едва поборол самодовольную улыбку, говорившую «Да, вы правильно услышали, кретины, я стану треваймом!».
Наверное, каждый второй подросток и каждый третий взрослый мечтал о путешествиях во времени, но только избранные удостоились чести. Хотя, скорее всего, людей привлекала не столько профессия, сколько тайна, которой её покрыли.
Я учился в закрытой группе, предварительно подписав с десяток документов о неразглашении информации. Владел пропуском с самыми широкими полномочиями — в том числе для посещения лабораторий в отсутствие преподавателей, — но при этом люди вокруг полагали, что мы только конструировали прототипы аппаратов, способных доставить в прошлое. Истинное положение вещей держали в секрете.
Я заплатил за двухлетний курс в Колумбийском университете миллион долларов, в конце концов. И знаете, что? Не буду обманывать: профессия с корыстным интересом. Парни и девчонки готовы переспать со мной, чтобы услышать рассказ о том, как нас учат, что мы проходим, какие открытия обсуждаем… На что они пойдут ради возможности увидеть временной модуль? Подсказка: мне нравятся анальный секс и минет. Представьте, как я заводился от одной мысли о том, что смогу поговорить в постели о науке. А потом эти подлизы пойдут совращать других мальчиков и девочек, которым захочется узнать больше о чудных ВМах. Круговорот секса.
— Роберт, зачем же ты так заранее? — Терри встретил меня на пороге и пригласил в кабинет. Я сделал вид, что сосредоточен и взволнован, хотя, должно быть, светился от самодовольства. Овенден был одним из тех, кто вложил в голову учеников идею об избранности: не думаю, что он станет меня упрекать.
— Роберт, — он подошёл ко мне, схватил за предплечья и несколько раз провёл ладонями от локтей до плеч. — Робби, — смягчился, — не переживай, всё будет хорошо.
Знаете, когда меня называли «Робби»?
А) В моих штанах ваша рука;
Б) В ваших штанах моя рука;
В) Штанов нет вообще;
Г) Вы моя мама.
Он быстро оформил принесённые мною документы, отметив хвалебное письмо из «Монгерли». «Ну, ещё бы!» — подумалось мне, за документ я заплатил кунилигусом.
— Роберт, предлагаю пройтись и провести время в неофициальной обстановке, — я с трудом удержал во рту удивлённое «Что-что?». Возникла бредовая мысль, что Овенден просто забыл об экзамене и приглашал меня на романтическую прогулку.
Интересно, он верен жене?
— Я думал…
— Мальчик мой, хочешь, чтобы я задавал тебе бессмысленные клишированные вопросы, принудив повторять ответы, которые ничего не значат, в самом деле?
«Нет, хочу, чтобы ты не называл меня своим мальчиком».
Тут стоило прояснить нюанс: нам не сказали, в каком виде пройдёт экзамен. Заверили, что готовиться бессмысленно. Эта фраза меня не удивила: к итоговым курсам студенты знали наизусть все формулы и теорию. Я наивно предположил, что экзамен пройдёт в форме собеседования. Но официально. Без прогулок. В университете.
— Я, э-э-э… —…завис.
— Ну, ладно, ладно, давай сделаем по-твоему, — Овенден поправил пиджачок и выровнял спину. Иногда он становился таким пижоном в десятой степени. — Вижу, ты готовился. Скажи, почему ты хочешь освоить профессию, Робби?
Да, у меня заготовлен ответ и на такой случай.
— Что за вопрос, профессор? — Я приподнял брови, притворившись удивлённым. — Путешествия во времени вселяют в меня трепет, к тому же, стоит ли упоминать, что это — моя детская мечта? Изобретение временных модулей открывает большие перспективы, и я хочу, чтобы они использовались разумно. Как вы знаете, поначалу я мечтал стать врачом, но, ох уж этот страх крови (это, кстати, ложь)… Считаю, что сейчас работаю на благо человечества в квантовой лаборатории и с уважением отношусь к прошлому и человечеству, — самая наглая ложь в жизни: трахал я прошлое и человечество.
— Давай всё-таки прогуляемся.
Мы спустились на лужайку. Через неё я впопыхах бежал двадцать минут назад. Часть студентов, подверженных в тот момент моей отчаянной зависти, разошлась по учебным корпусам. И большинству из них не светила и толика почестей, к которым двигался я. Можно сделать вывод, что в основном недалёкие родители оказались правы, когда говорили, что терпение — залог успеха. Я не давал себе спуску в обучении, не позволял сиюминутному желанию пойти и оттянуться сбить меня с пути. Долгих два года моя жизнь представляла собой дикий микс из работы, обучения и сна. Не было времени ни на дружеские встречи, ни на отношения. Но где я теперь? А где все те, кто утверждал, что уж лучше выучиться на программиста за двенадцать месяцев, чем корячиться за столом целых два года?
Мы вышли за ворота Колумбийского университета, и я расслабился. Что бы ни произошло теперь, мы вне территории учебного заведения. Скажу, что преподаватель похитил меня с целью сексуального насилия, а когда я отказал, завалил.
У Овендена не было с собой ни одного гаджета: он панически боялся слежки.
— Робби, как ты знаешь, мы ответственно относимся к отбору кандидатов: нам важно, чтобы будущие треваймы были ответственными людьми, — я кивал и шёл, шёл и кивал. Кто в жизни не слышал подобного «бла-бла-бла»? Меня подвергали занудным пыткам два раза. Сначала родители, пытаясь сделать из сына врача, затем преподаватель по теории струн. И каждый хотел заботливо положить мне в ротик мысль о великом благом деле. Даже Терри лицемерил: в правительстве не решились протестировать ВМы, чтобы понять, как работает прошлое. Провели общественный плебисцит (хотя было сразу понятно, что американцы боятся и скажут «нет»), и народ высказался против — мол, а что будет, если из-за сраных путешествий наступит конец света? Но в «Монгерли» вовремя засуетились и выкупили технологию, засекретили разработки, перевели исследования в сферу бизнеса, где не принято советоваться с людьми, не способными заплатить за услугу.
В XXIII веке так решалось большинство дел. И теперь, вопреки желанию человечества, готовили миссию в прошлое. Кто-то скажет, что это безумно опасная затея, но у меня не было страха. Тут, как с радиацией — её боялся только тот, кто понятия не имел, что она собой представляла.
— Я знаю, профессор. — Не нуди.
— Чтобы они были психологически устойчивыми.
Остановившись у дороги, я уставился на светофор. Пробрал холодок, я не удержался и засунул руки в карманы, чтобы согреться. Овенден напомнил об этом случайно или намеренно? Он знал или догадывался? Да, боже, столько лет прошло.
Что поделать — я был сложным ребёнком и добивался своего любимыми способами. Отец и мать не хотели покупать мне аппаратуру: они дарили детские стетоскопы и глюкометры, хотя я просил дозиметр, плазмометр и ускоритель. Я пробовал рыдать, биться головой о твёрдые предметы, а однажды случайно порезался, жонглируя ножами.
В тот момент я увидел на лице матери настоящее беспокойство и понял, как могу добиться уступок. С тех пор начал резаться — но не потому, что был тупым подростком, пытающимся найти в причинении боли утешение, поскольку мир велик и жесток…
Так я достигал нужного результата. Когда родители не желали отпускать меня на стажировку в Колумбийский университет, я вырезал у себя на лодыжке «Неповиновение»; когда сказали, что не дадут денег на физический факультет — взял нож, чтобы запечатлеть на запястье слово «Мятеж». Все эти метки оставались на мне в качестве напоминания о жалкой зависимости от людей, которые были далеки от науки, как наша Галактика от ближайшей Сверхновой.