— Француз? Из Бостона? Да вы издеваетесь.
В Париже в тренде романтично-мечтательная возвышенность, а теперь добавьте бостонские замашки — боюсь, мы с этим экземпляром не особо сработаемся.
— Эл отличный парень: он знает об эпохе, куда вам предстоит направиться, всё.
— Как одно связано с другим?
— Роберт.
Терри допил шоколад и попросил развернуть цифровое окошко через очки. Появилась полупрозрачная схема будущего приключения. В первом столбике описывалась местность и временной отрезок задания, во втором — текущие условия работы.
1858 год, Англия.
— Мы остановились на лёгком задании, которое не касается преступлений. В будущем, вы, конечно, будете заниматься и выяснением обстоятельств гибели людей. Но, вернемся к заданию. В то время в Лондоне жил Майк Спенсер, выдающийся химик и алхимик. Его потомок Эшли Спенсер точно знает, что у Майка было золото, но его не удаётся найти вот уже двадцать пять лет, — рассказывал Овенден. — Откуда он знает? Его прапрапрадед оставил письмо, в котором велел распорядиться им мудро. Золото какое-то время хранилось в Лидсе. У нас есть сведения, что оно не вывозилось из Лондона. От вас требуется понять, где оно было в 1858 году.
— Я понял.
— И не коллапсировать нашу Вселенную.
— Шутить извольте, — отмахнулся я, сделав вид, что подобный сценарий меня вовсе не пугал до чёртиков. Парадокс коллапса Вселенной заключался в том, что никто не знал, как он выглядит, но все его жутко боялись. Как конца света, пробок на дорогах, налогового пристава.
Именно поэтому его назвали парадоксом; а ещё потому, что физикам очень нравилось прятать логические проколы под этим словом. Такой вот юмор: эксплуатировать затраханную лексическую единицу, обозвать образование крошечной точки в космосе, где не было ни воздуха, ни, соответственно, звука, «Большим взрывом» и троллить малышей, делая им машину времени из картонной коробки, а потом с важным видом сообщать, что в этой «машине» они могут двигаться со скоростью одна секунда в секунду. Шах и Мат вам, невежественная малышня.
— Инструкции я отправлю по квантернету, вас подготовят за четыре недели. Занятия будут проходить на базе Бостонского университета и у нас.
Какой необычный получался экзамен. Терри рассказал, что в Бостоне уже создана лаборатория для испытаний с временными модулями, плюс нам придётся пройти курс физической подготовки, чтобы мы смогли в случае чего дать дёру от полицейских девятнадцатого века. Закончатся занятия психологической реабилитацией, а не то мы, дети цифрового века, сойдём с ума, оказавшись без гаджетов, облегчающих жизнь здесь. Ха, ну, мне это точно не грозило: я с самого начала решил, что возьму с собой несколько полезных штук из двадцать третьего века. Это же контрпродуктивно — оставлять их здесь. Хотя, вообще, брать с собой в что-либо из настоящего запрещено, ведь это может также вызвать па-ра-докс.
Господи, как хорошо, что физики не освоили телепатию.
— Ладно, Роберт, мне пора возвращаться в университет, а тебе — готовиться к экзамену, — Терри опёрся ладонями о колени и медленно выпрямился. Я впервые задался вопросом, сколько же ему точно лет? Сорок пять? Сорок восемь? Не стану ли я через двадцать лет таким же преподавателем, дающим дорогу в мир другим? — Надеюсь, ты меня не подведёшь.
— Если я подведу Вас, то и самого себя.
— Насколько я знаю, у тебя в излишке здравого эгоизма, чтобы не делать этого.
***
Знаете, что? К чёрту Бостон; по крайней мере, сегодня. Позволю себе небольшой отдых. К несчастью, машину снёс эвакуатор (да-да, это было ожидаемо с квантовой вероятностью в сто процентов, иными словами — просто неизбежно), пришлось ехать на такси.
Я добрался до Уотфера, ввалился в ресторан высокой кухни «Клод». Там мне выдали фрак (на входе в заведение) и меню (уже за столиком). Это место называли элитным мужским клубом, куда приезжали занятые миллиардеры, чтобы подумать о жизни за бокалом вина, стоившего, как сотня акций «Майкрософт». Подобные слухи распускали, естественно, те, кто в «Клоде» не был, поэтому не все они соответствовали действительности. Внутри и вправду расставили много столиков на одного, но среди постоянных посетителей, с которыми я, как ещё один постоянный посетитель, здоровался, обнаружилось много парочек и даже семей с детьми. Это был ресторан, где клиентов и по сей день обслуживали люди, а не роботы. Табличка на входе гласила, что только человеческая улыбка может согреть по-настоящему. Кроме этого, роботы не умеют сочувствовать, а значит, не в состоянии придать атмосфере нужную нотку. Даже неловко стало: я же пришёл всего-то поесть.
Остановил выбор на овсяных булочках, киви и японской груше.
Полчаса сидел над незамысловатым обедом, не понимая, что меня так сильно раздражало. Может быть, грубая трещина в стене, которую стоило бы замазать? Она оказалась прямо передо мной, не давая сосредоточиться. Или убеждение в том, что сегодня, именно сегодня, я должен получить заветную ID-карту тревайма, а мои биометрические данные — внесены в базу? Я думал так: каким бы ни был экзамен, он закончится сегодня (ведь по закону экзаменационная сессия не может длиться более десяти часов), я перейду из состояния неопределённости и перестану интерферировать.
С 4:00 начала названивать мама — наверное, чтобы узнать, не провалился ли я. Сбросив вызов, я оплатил заказ, прислонив палец к терминалу, а чаевых оставил ровно на один цент меньше, чем предполагала минимальная сумма. Я такой бунтарь. Прошёл пару кварталов по Бродвею, отыскал более-менее укромное местечко и мысленно кликнул по её контакту. Уже через секунду в моих очках появилось объёмное изображение маман.
— Как прошло, Роберт?
Мама не знала, чем я занимался на самом деле, но особо и не стремилась выспросить. Я вскользь упомянул о соглашении о конфиденциальности, а она рассмеялась: мол, чего у тебя там может быть такого тайного. Наши с ней отношения напоминали теннис: каждое слово летело в меня свирепым жёлтым мячиком, от которого я мог увернуться, только сделав ответный выпад, взмах ракеткой.
— Прошло не так, как я ожидал, но нормально, — она хмыкнула и поправила кофточку с вышивкой из позолоченных камешков. Вот уж кто любил роскошь: мама упорно раздражала соседей своим неумением (или нежеланием) прятать достаток. В моём детстве она на полном серьёзе сокрушалась: почему пальцев всего десять? Ведь она приглядела сразу тринадцать колец с бриллиантами. И этот человек внушал мне, что я должен спасать людей. Но вменить ей лицемерие было сложно: мама уходила на работу в семь, возвращалась около девяти — то подменяла кого-то, то помогала интернам, то беседовала с мастером, которого срочно позвали починить робота в восемь вечера, дабы ему было не так одиноко в медицинской мастерской.
Не человек — добродетель в человеческом обличии.
— Что именно прошло не так?
— Ну… — я передумал говорить придуманную «правду». — Экзамен задержался.
— Дай угадаю: к экзамену всё-таки надо было готовиться, как я тебе и сказала, но ты отдыхал, проводил время в своё удовольствие и не выучил то, что нужно было выучить?
— Что именно нужно было выучить, мама?
— Я не знаю. И ты, судя по всему, не знаешь тоже, — она вздохнула и я понял: о нет, надо бежать — она сейчас начнёт философствовать. — Знаешь, Роберт, я ведь всегда желала тебе добра, но у каждого человека есть предел; боюсь, твой предел уже наступил. Чтобы стать профессионалом, необходимы не только нормальные мозги, но и, не постесняюсь слова, талант.
— То есть, хочешь сказать, что ты так упорно толкала меня в медицину, потому что у меня медицинский талант? Так может, вы с отцом и ДНК-тест сделали по моим наклонностям? — всё больше распалялся я. Боги, ей всегда удавалось выводить меня с пол-оборота. Вот почему я переехал в отель. — И вообще, откуда тебе знать, чем я занимаюсь? Ты про физику инновационных технологий знаешь только из научно-популярной передачи Элвиса Кларка!
— Не повышай на меня голос. Элвис прекрасный популяризатор науки.
— Популяризатор? — я показательно расхохотался. — Это тот, который только три года назад перестал называть генную инженерию величайшей угрозой человечества?