Тематика этих вставных новелл очень разнообразна; в основе многих лежит сказочный или басенный восточный материал, других — бытовой анекдот (опять-таки восточного происхождения), третьих — мотивы западноевропейской куртуазной литературы (в одной, например, новелле рассказывается о «короле страны Логр») и т. д. Бытовой элемент соседствует в этих рассказах с фантастикой, а грубоватый комизм — с возвышенными куртуазными идеями. Отметим, что в этом романе «обрамляемое», т. е. вставные новеллы, очень тесно связаны с рамкой и носят несомненно подчиненный характер (чего не было в восточных аналогах этой «обрамленной повести», скажем, в «Панчатантре», «Двадцати пяти рассказах Веталы» и т. д.[159]). Здесь эти рассказы строго функциональны и именно они, а не обрамление, не «рамочная» история, носят дидактический характер.
Совершенно очевидно, что не эти новеллы-притчи, а основной сюжет составляет содержание книги, хотя вставные новеллы и занимают большую часть текста романа (по нашим приблизительным подсчетам они занимают более 40 глав из 71, составляющей книгу). Отметим также, что эти вставные эпизоды распределяются не равномерно по всему повествованию, а группируются в узловых, наиболее напряженных точках сюжета. Так, кроме уже указанного момента (решения героя жениться), серия вставных новелл помещена в конце романа, где рассказывается, как император хочет казнить 12 принцев, интриговавших против его молодой жены Эльканы, ложно обвинивших ее в измене (путем подмены писем, совсем как в ряде памятников стихотворного романа, с которыми мы столкнемся в следующей главе). Семь мудрецов, рассказывая назидательные истории, пытаются отговорить императора от совершения жестокой казни, тогда как юный Элькан, его сын, своими притчами побуждает наказать предателей (их в конце концов сжигают). Если в классической «обрамленной повести» вставные новеллы образовывали замкнутые цепи и даже составляли многоступенчатую структуру с последовательным подчинением (композиция «выдвижных ящиков»), то в нашем романе этого нет. Здесь вставные новеллы автономны, они четко разбиваются на пары, связанные противопоставлением на дидактическом уровне.
Повествование в «Романе о Кассидоре» однолинейно. Оно не знает переплетения эпизодов, как в прозаическом романе на артуровские сюжеты. Так было и в традиционной «обрамленной повести». Дальнейшее разложение ее структуры и подчинение повествования нарративным моделям артуровского романа мы находим в следующей части цикла — в «Романе об Элькане». Во-первых, мы обнаруживаем здесь лишь одну в полном смысле слова вставную новеллу, т. е. такую, которая никак не связана с сюжетом и несет назидательную функцию. Другие рассказы персонажей (а таких рассказов совсем немного) — это либо рассказ о прошлом, объясняющий ситуацию, в которую попал протагонист, либо заведомо ложные сообщения — опять-таки о якобы прошлых событиях, — чтобы спровоцировать его на какой-либо поступок.
Во-вторых, обстановка в романе совсем иная, чем в предыдущем. Герои (император Кассидор и два его старшие сына — Элькан, а затем Пельярмии) оказываются в Европе (в Германии, Провансе, Испании) и сталкиваются с феодальными усобицами, в изображении которых нельзя не видеть переосмысления реальных смут, непрестанно сотрясавших феодальное общество. Здесь герой — уже настоящий рыцарь. Он принимает участие в поединках и турнирах, оказывает помощь попавшим в беду знатным дамам, восстанавливает справедливость и т. д. Но его «поиск» существенно отличается и от разыскивания Грааля, и от бесцельного искания загадочных и опасных приключений, как это было в романах о странствующих рыцарях. Его действия определяются теми личными и междоусобными конфликтами, в которые он оказывается вовлечен (война королей Испании и Арагона, распря прекрасной Селидуаны с провансальским сеньором Калкасом, ее соседом, и т. д.).
Есть в книге и такие типичные мотивы рыцарского романа, как любовная инициатива дамы, не только полюбившей рыцаря, но и ищущей в нем защитника ее владений (так, Селидуана является ночью в спальню к Кассидору, совсем как Бланшефлор к Персевалю), или стремление отрицательного персонажа выдать себя за добытчика свирепого вепря (так, Калкас похваляется, что это он убил вепря, совсем как сенешаль ирландского короля в «Романе о Тристане»— что он поразил дракона). Находим мы в «Романе об Элькане» подробные зарисовки феодального быта; с особым воодушевлением описывает автор рыцарские замки, их архитектуру, внутреннее убранство, царящий в них распорядок дня, роскошные трапезы, пение менестрелей и т. п. (см; § 59, 100—101 и др.).
Параллельно «поиску» Кассидора разворачиваются «поиски» Элькана, который выбирается из плена, участвует в турнире при дворе испанского короля (и четыре дочери монарха без памяти влюбляются в юношу), пытается найти разлучившегося с ним отца и т. д., и Пельярмина, который также ищет Кассидора, а заодно старается погубить своего сводного брата, расставляя ему ловушки, подсылай отравленное питье, распуская о нем порочащие его слухи и т. д.
«Роман об Элькане» лишь недавно был «вычленен» из не очень расчленимой массы цикла (ведь в «Романе об Элькане» император Кассидор остается центральным персонажем). Его сопоставление с «Романом о Кассидоре» говорит с неопровержимостью о том, что это было самостоятельное произведение, отличное по своей структуре от предшествующих частей романной серии. Здесь не просто ничего уже не осталось от композиционного костяка «обрамленной повести» (что в данном случае не самое важное), повествование стало строиться по структурным принципам прозаического романа на артуровские темы, используя и его стилистические приемы, и композиционные ходы, и принципы раскрытия характера протагонистов, и т. д.
Таким образом, роман в прозе на бретонские сюжеты был не просто самым популярным и репрезентативным; его повествовательная структура оказала мощное воздействие на прозаический роман, разрабатывавший другие темы.
Это хорошо видно на примере «Мелюзины», романа, написанного Жаном из Арраса, клириком герцога Беррийского, в 1387—1393 гг.
В «Мелюзине» структура авантюрного рыцарского романа с его непременными лесными скитаниями, охотами на кабана или оленя, с его поединками, дворцовыми увеселениями, с его феями и чудесными источниками, была «наложена» на местные предания, рожденные уже позднесредневековой действительностью (недаром легенды о Мелюзине записывал еще Брантом от простых крестьянок Пуату). Новая народная сказочность сочетается в книге Жана Аррасского с прославлением рыцарских доблестей, осуждением предательства и вероломства, а также с наивным рассказом о возникновении местных замков и о возвышении феодального рода Лузиньянов.
Мелюзина — добрая фея. Впрочем, такой она стала не по своей воле. Не по своей воле приобрела она и другое свое качество — превращаться по субботам в женщину-змею. Она строит замки, заботится о благополучии края, рожает детей. Так продолжается до тех пор, пока ее муж Ремоден не обнаружил однажды в субботу у моющейся Мелюзины змеиный хвост (обычно она тщательно пряталась от всех в такой день). Хотя Ремоден и промолчал, но заклятие, лежащее на ней, заставляет ее покинуть семью, близких, родные места, покинуть навсегда.
Она появляется теперь лишь тогда, когда с кем-нибудь из ее рода случается беда.
Это основной сюжет, но повествование в книге заполнено другим. Оно состоит из рассказа о подвигах, что совершают сыновья Мелюзины. Пятеро из них — достойнейшие и отважнейшие рыцари. Они пускаются на поиски приключений, воюют с другими рыцарями или сражаются с драконами. Они отвоевывают королевства для пяти притесняемых принцесс и затем женятся на них. Шестой сын — Жоффруа Большезубый — тоже отважен и силен. Но он обладает необузданным нравом и может не только карать злодеев, но и сам совершать несправедливости. Однажды в припадке гнева он сжигает монастырь со всеми его монахами и убивает родного брата.
Как можно убедиться, здесь приемы авантюрного рыцарского романа от соприкосновения с народными легендами о добрых феях значительно изменились. «Мелюзину» трудно назвать в полном смысле слова рыцарским романом. По своему типу это произведение приближается к «народным книгам» с их наивной и «доброй» фантастикой, с их дидактизмом, с их демократическим взглядом на мир. Не приходится удивляться, что вскоре же после внедрения книгопечатания «Мелюзина» и стала «народной книгой» (1478); еще до этого, около 1456 г., она была переведена на немецкий, затем на датский, шведский, фламандский, испанский, польский, русский языки.