Ева вздохнула и кивнула, взяв стопку. Она мысленно пожалела свою печень, но понимала, что на войне иначе никак.
– Научили, Андрей Ионыч. Стреляю и в седле держусь неплохо, фехтую тоже. Похуже братьев конечно, но мое дело иное, чем у них, – ответила она скромно. Ваня их с Мишей научил хорошо, порой доходя до фанатизма. И только теперь Ева оценила всю важность этих уроков.
– И то хлеб, – кивнул хирург и, отсалютовав стопкой, опрокинул её в себя, даже не поморщившись. – А у вас, значит, братья есть? – спросил он, неожиданно ощутив щемящую тоску в груди – его старшего брата, Петрушу, унесла война 1812 года, да глупо так – ранение было плевое, а помощь оказать не успели. Это и стало для юного тогда Андрея определяющим в выборе профессии.
– Ваше здоровье. – Ответно подняв стопку, Ева залпом хлопнула ее и не запила, а на закуску взяла ломтик балыка, видимо местного и хорошо приправленного. В глазах хирурга она увидела промелькнувшее уважение.
– Это не первая ваша кампания? – спросила Ева, пока Андрей Ионович разливал по второй.
– Да, первая в двадцать восьмом году была, – кивнул врач, положив себе на кусочек черного хлеба балыка и сверху посыпав зеленым лучком. – Я тогда вашего возраста был. Под Каре много наших ребят полегло, но крепость мы заняли, – он задумчиво прикрыл глаза, но потом дернул плечом, отгоняя призраки прошлого. – За жизнь, Костя! – предложил он тост, взяв стопку.
– За жизнь, Андрей Ионыч. – поддержала тост Ева. Больше не пили – трясущиеся руки и туман в голове хирургам ни к чему. Приступили к горячему, плотно ужиная, и разговаривая уже на медицинские темы. Андрей Ионович обещал показать несколько новых, им самим придуманных швов, а Ева привезла всю подшивку Ланцета и обещала ему дать почитать.
Недели две было относительное затишье, и самым страшным случаем было ранение одного офицера во время чистки ружья, да и то совершенно дурацкое – он уронил шомпол на землю, отвлекся, а потом сам же на него и наступил, за что в последствии загремел на гауптвахту, но вначале получил медицинскую помощь.
Глава 2
Уже в октябре, после объявления Турцией войны, русская армия перешла Дунай, и началась кампания по захвату Силистрии. Стали поступать раненые.
Женевьеву подняли на рассвете. Михайловский уже был на ногах, в фартуке и с очками на носу.
– Раненые? – перепугавшись, спросила Ева, запрыгивая в штаны. В палатке с врачом были еще двое новых, таких же желторотых и перепуганных фельдшеров. Застегнув рубашку и надев подтяжки, Ева еле-еле застегнула фартук, схватила саквояж с инструментами и бросилась следом за Андреем Ионовичем.
– Да, Костя! На первом столе пулевое в ногу, на втором в голову, сам возьму, – четко и резко распоряжался Михайловский. – Остальными пока девочки займутся, эти самые срочные. Не зевай, Константин! Каждая секунда на счету, – подбодрил он и скрылся за ширмой, за которой было тихо. Костин пациент стонал и звал маменьку – молоденький совсем.
Ева приготовилась уже к самому страшному, раздробленный сустав или кость, и ампутация в перспективе. Но в итоге пациенту повезло, пуля застряла в мышце, не задев даже крупных сосудов. Засучив рукава и вымыв руки, а затем и облив их спиртом, Ева внезапно ощутила трезвость ума, и странное хладнокровие. Ей достался один фельдшер, бледный и трясущийся, но исполнительный. Примерно за час операцию удалось завершить, а извлеченную пулю Ева оставила себе на память о первой операции.
На очереди была ещё целая палатка раненых, правда, не так серьезно – в основном ранения по касательной или сквозные. Некоторых, наиболее лёгких, уже зашила Катерина.
Появилась и ещё одна проблема – несколько девочек, никогда толком не видевших ранения и не слышавших стонов боли, упали в обморок, но Катерина с другими сестрами, наскоро приведя их в чувство, строго отчитала и сказала, что барышни кисейные ей тут не нужны.
День казался Еве бесконечным, и, когда она вывалилась из палатки, уставшая и забрызганная кровью, пропахшая карболкой и спиртом, ей впервые захотелось закурить. Рядом сел Андрей Ионович и похлопал ее по плечу, молча, но с одобрением.
– Как тот, с огнестрельным в голову? – не смогла не спросить она.
– Жить будет, а там посмотрим – на все воля Божья, – ответил Михайловский и, вытащив старинный портсигар тонкой работы, протянул его Жене. – Угощайся. Ничего, что я на «ты»? – спросил он и как-то невесело усмехнулся.
– Ничего, Андрей Ионыч. – Кивнула Ева, дрожащей рукой беря сигарету и пристраивая ее в уголок рта, а потом только со второй попытки прикурила от спички. Курили они с братьями только в детстве, шаля, сидя втроем в старом сарае, что за конюшней. Накурились тогда до тошноты, и обпились кислым вином, что стащили из погреба. За то им крепко влетело от родителей, когда это обнаружилось. С той поры Ева курить зареклась, а сейчас словно само собой получилось, и почему-то стало легче.