Чтобы обладать духовными правами в сооружаемом соборе, достаточно было выделить место, поставить материалы, взять на себя расходы за окно, витраж или любой предмет, служащий культу. Пожертвования такого рода многочисленны: это поле соперничества отдельных лиц и корпораций в набожности. В Суассоне графиня Вермандуа Аделаида, дабы помочь возведению собора, предоставляет из своих угодий Валуа весь строевой лес, необходимый для сооружения кровли; она же дает распиленный на куски и обработанный дуб, чтобы изготовить скамьи для каноников; наконец, она несет расходы по одному из витражей. Другой сеньор из того же края берет на себя еще два окна. В Труа в 1218 г. одно частное лицо разрешает церковному совету брать в своем карьере тесаный камень. В Шартре в 1210 г. канцлер капитула Робер де Беру преподносит в дар одно из окон хора. Этот витраж сохранился до наших дней он изображает две группы паломников и самого коленопреклоненного пред алтарем жертвователя со следующей надписью: "Robertus de Berou, Camotensis cancellarius". В Париже регент певчих Альбер дает 20 ливров на изготовление скамеек новой церкви Богоматери, а декан капитула Барбедор одаряет храм витражом за 15 ливров. Все эти щедроты и множество других, которые можно было бы упомянуть по картуляриям и некрологам, были выгодно помещены: они приносят дарителям уважение на этом свете и надежды на спасение в мире ином. Каждый христианин, каждая христианская корпорация могут подобным образом содействовать обогащению и украшению храма, возводимого их епископом; и теолог времен Филиппа Августа даже всерьез задается вопросом по поводу одного случая, имевшего место, возможно, в епископство Мориса де Сюлли: "Корпорация парижских проституток просит дозволения поднести в дар витраж или чашу. Может ли епископ принять сей дар? Да, если только он сделан без огласки". Морис де Сюлли, широкой души человек, вполне мог решить, что деньги куртизанки стоят денег ростовщика. Благое намерение очищало все.
Новая церковь, достаточно широкая, чтобы удовлетворить все потребности службы, достаточно высокая, чтобы символизировать христианский идеал, говорящая языком лепных украшений и цвета - вот чего желал епископ своим клирикам и народу; признательности и всеобщего восхищения было достаточно, чтобы вознаградить его за труды в ожидании посмертного воздаяния. Творение высокого зодчества доставляло счастье всем - убогим и могущественным. Однако иным оно не нравилось. Были люди, проникнутые монастырским духом, не признававшие пышности даже христианской, денег, даже расточаемых для службы Богу. На протяжении всего средневековья в христианстве сосуществовало два противоположных течения: тех, кто думал, что молитва должна быть главным образом почитанием духа, актом веры, выражаемой просто, в строгих рамках, без церемоний, взывающих к чувствам, и тех, кто, напротив, полагал, что все, что есть прекрасного и ценного в земном, должно посвятить службе Богу. За шестьдесят лет до начала XIII столетия святой Бернар уже с негодованием обличал "огромную высоту церквей, их необычайную длину, роскошь мрамора и росписи". Он видит в них самое суетное из всех сует и заявляет, что "вместо того, чтобы украшать себя позолотой, церковь лучше бы прикрыла наготу своих бедняков: ведь деньги, растрачиваемые на храмы, украдены у несчастных". Что бы он сказал, если бы увидел крикливую пышность готики и всеобщее стремление к сооружению больших церквей? Моралист его школы, Петр Кантор, находивший, что епископы слишком много тратят на возведение дворцов, не более одобрял и сооружение соборов: "Зачем строить церкви, как это делают сейчас? Верхушки этих церквей должны бы быть ниже, чем основная часть этого здания, ибо они символизируют мистическую идею. Христос, вершина человечества, смиреннее, чем его церковь. Сегодня умудряются все выше и выше поднимать хоры церквей. Подобная любовь к высоте есть гордыня и напасть". И он добавляет: "Каковы же последствия этой болезни? А то, что эта роскошь, эта пышность в украшении церквей имеют своим результатом ослабление набожности и уменьшение раздач милостыни бедным. Соборы нынче сооружаются с ростовщичеством и алчностью, с ухищрениями лжи". Пьер клеймит злоупотребление дарами, в которых так нуждаются епископы. Подношения, считает он, следовало бы принимать только по великим праздникам - слишком много церквей и алтарей. "Посмотрите, - говорит он под конец, - как было в Израиле: там существовал только один храм, только одна дарохранительница, только единожды приносили дары".
Петр Кантор, возможно, прав с точки зрения христианского аскетизма, но даже здесь его мнение спорно; с точки же зрения искусства он ошибался. Если бы его слушали, то сейчас перед нами не было бы ни собора Парижской Богоматери, ни прочих соборов, выраставших по всей Франции Филиппа Августа. И не следует забывать, что именно в этих шедеврах романского и готического искусства, а не в литературе проявил свою мощь и своеобразие дух средневековья.
***
Вне своей духовной миссии епископы оказывали бесспорные услуги обществу, ибо покровительствовали своим подданным - горожанам и крестьянам, одновременно и себя защищая от разбоя светских сеньоров и становясь помощниками короля в его усилиях по сосредоточению национальных сил для наведения порядка. Вечно динамичная жизнь, нескончаемая борьба большинства архиереев снискала им симпатию и признательность. И действительно, епископы часто были просто воинами, которым явно недоставало того, что мы сегодня называем христианскими добродетелями, но они жили и умирали, окруженные уважением и любовью жителей своего диоцеза. И когда историограф епископов Осерских, говоря, например, о смерти в 1181 г. епископа Гийома де Туей и о всеобщей скорби, которую она вызвала, утверждает, что "невозможно было и выразить, какой великий траур охватил весь город, какими стенаниями, каким плачем выражалась боль всех тех, кто присутствовал на похоронах", то мы знаем, что это не дежурная фраза, не избитое клише при описании официальной церемонии. Люди средневековья могли искренне любить своего епископа, ибо нуждались в его заботах, и мы знаем, что он много тратил на их общее дело, равно как и на дело монархии.
Класс же благородных феодалов - суверенов и вассалов - не так благоволил к епископам из соображений совершенно обратных: в глазах светского сеньора епископ часто становился помехой и врагом. Ниже речь пойдет о постоянном противостоянии, приводившем во всех концах Франции к столкновению епископов и баронов. Знать не писала историю, а посему мы не знаем, что они думали и что говорили главе своего диоцеза; самое большее мы можем догадаться об этом по тому, как часто они вели с епископами ожесточенные войны и как долго пренебрегали их анафемами. Но за неимением собственно истории у нас есть художественные произведения, глубоко пропитанные феодальным духом и сочиненные преимущественно для слушателей в замках. Это жесты - литературный жанр, достигший своей высшей точки развития в эпоху Филиппа Августа. Следует иметь в виду, что жесты предоставляют нам в более или менее преувеличенном виде мнения, бывшие в ходу в феодальном обществе, в рыцарской среде. Итак, читая поэмы, написанные в основном для развлечения и из лести рыцарям-воинам, мы прежде всего констатируем, что епископы в них не играют почти никакой роли; если же они там и появляются, то как неприметные фигуры, персонажи второго плана. Они не видны в мирное время и едва упоминаются в войске и в битвах. Впрочем, то же самое касается клириков в целом, духовенства черного или белого. Авторы таких поэм, как "Гарен Лотарингский" или "Жерар Руссильонский", показывают духовенство всегда в зависимом или приниженном положении; если их послушать, то духовенство годится только для того, чтобы служить писцами у неграмотной знати, подбирать мертвых на поле битвы, перевязывать раненых и служить мессы для тех, кто им платит.
Нечего и говорить, насколько это равнодушие, слегка презрительное отношение к епископату и Церкви противоречит исторической реальности. Ведь известно, какое значительное место не только в церковном, но и в светском обществе занимали епископы, как часто они принимали участие в военных экспедициях, в судебных или политических советах королей и знатных феодальных сюзеренов. История показывает, как повсюду, при всех обстоятельствах иерархи Церкви вмешиваются и действуют. Жесты - один из любопытных примеров бесцеремонности, с которой их авторы трактуют современные им реалии; и это же доказывает, до какой степени надо быть осторожным, извлекая из этих сказочных сочинений пригодные для истории выводы. Ясно, что здесь мы сталкиваемся с предвзятым мнением. Поэт, пишущий для развлечения благородных, разделяет все предрассудки знати, которую он прежде всего и выводит на сцену - он всего лишь отголосок, орудие злобы военного сословия. Рыцарство борется с епископами за признание собственного превосходства, за свою юрисдикцию и даже за то, чтобы о ней говорили в жестах, слагаемых для его же увеселения.