Поэтому полковник не мог произвести 101 выстрела для возвещения великого события всем национальностям Франции, и мы продолжаем аванпостную службу с прежним усердием.
Ледоход Днепра произошел в одинаковых условиях с первым. Ледяные горы нагромоздились на не вполне растаявший старый лед и температура очень заметно смягчилась.
Все радуются, и особенно тому, что эпидемия прекратилась как бы по волшебству. Больных тифом или цингой в госпиталь уже 5 дней как не поступает, а положение находящихся там видимо улучшается.
Полковник продолжает быть милостивым ко мне и еще вчера сказал: «Я часто вами пользуюсь и употребляю под разными соусами. Не стесняйтесь напоминаниями о ваших ранах, если вам трудно. Будьте уверены, что я никогда не приму дурно замечания такого рода. Если я делаю для вас немного, то особенно буду в отчаянии, если окажется что причинил что-либо в ущерб вашим интересам».
Это весьма любезно, и я ему очень благодарен за такие теплые слова, сознавая, что мне трудно будет высказать жалобу. В армии, как во многих впрочем и других положениях, ценят текущую или будущую службу, и весьма редко оказанные заслуги.
Г-жа В… сошлась с моей матушкой в мыслях, прислав мне ленточку Почетного Легиона, освященную в церкви Божией Матери де-Фурвьер в Лионе, подобно моей матушке, освятившей присланную мне ленточку в церкви Сент-Реми в Реймсе.
79
Кинбурн 6 апреля (25 марта) 1856 г.
Прибывший 30/18 марта курьер, наконец, привез нам официальное извещение о перемирии, заключенном до 31/19 числа и о продолжении его до окончательного заключения мира.
Полковник был также уведомлен о рождении Императорского принца. Артиллерия по этому случаю произвела установленные 101 выстрел, а полковые офицеры подписали поздравительный адрес с выражением преданности Императору и его династии.
4-го апреля (23 марта) новый курьер привез нам официальное известие о заключении мира. Полковник сейчас же потребовал меня к себе и предложил отправиться на наши линии, с целью передать в руки полкового командира казаков Лубанинского, сданного мне пакета, в котором находилось извещение о заключении мира.
Позавтракав, я сел на лошадь в 101/2 часов и отправился в сопровождении артиллерийского трубача и капрала, называвшегося Пуанто, говорившего хорошо по-русски. Капрал вез белый флаг, сделанный из моего платка, привязанного к древку.
Проехав 12 километров, я встретил пост из 4-х казаков, которые увидя меня, вскочили на лошадей и сомкнувшись отступили. Я продолжал путь, по временам останавливаясь для подания сигнала в трубу.
Подвинувшись еще на 3 километра вперед, я увидел эскадрон казаков в боевом порядке и, остановившись в 500 метрах от него, снова приказал трубить.
После трех сигналов, не видя никого из офицеров, выезжающих из эскадрона, я сошел с лошади и пошел вперед один, чтобы показать, что мои намерения не имели ничего враждебного.
Наконец, русский офицер верхом, в сопровождении двух всадников, приблизившись на 50 метров ко мне, слез с лошади и, оставив свиту позади, подошел ко мне. Я хотел позвать моего капрала переводчика, но он сказал: «Это не нужно, я говорю по-французски».
Тогда я просил его провести меня к полковнику князю Лубанинскому, с целью передать ему пакет. Полковник находился в 10–12 километрах дальше.
Офицер предложил мне послать к своему полковнику всадника во всю прыть, чтоб предуведомить его о моем прибытии, а меня пригласил отдохнуть в лачуге, которую занимал сам.
Подойдя к своим людям, русский офицер сообщил им, что я прислан с пакетом, извещающем о мире.
Тотчас казаки, осенив себя крестом, неистово закричали ура, и выйдя из фронта стали бросать в воздух пики, выражая этим свою радость! Затем они отправились навстречу моим людям и повели их в свой лагерь, предлагая всё то, что по их предположению должно быть им приятно… Это было какое-то неистовство.
Через 11/2 часа я передал пакет полковнику Лубанинскому.
Получив самый добродушный прием и отзыв обо мне и Кинбурнском гарнизоне, после сердечных пожатий руки, я сел на лошадь и в 5 часов вечера докладывал уже полковнику об исполнении своего поручения.
В тот же вечер, все посты были сняты, и против нас теперь были только друзья!
Известие о мире, было принято с радостью всеми нашими старыми служаками, счастливыми мыслью о скором свидании со своими семьями, и утешавшимися возможностью побрататься со своими добрыми товарищами «les Moscoves» с которыми накануне еще ожесточенно бились.