Исполнив эти приказания, я отправился в пороховой погреб, чтоб убедиться что не рискуем быть взорванными, для чего поставил у его входа часовых. Затем спустился в ров, чтоб разыскать там товарища по производству, друга Шово и своего батальонного Тиге, убитых при штурме, что мне и удалось. Велев перенести их всех в редут… я тут же преклонил колена… а вслед за сим отправился к своему генералу, который от хрипоты не мог говорить и мне стоило больших усилий слышать отдаваемые им мне приказания. Оба мы пропадали от жажды. Артиллерийский ездовой предложил нам свою манерку с водой, которую мы быстро опорожнили.
Все умирали от усталости и в 11 часов, не взирая на гранаты и бомбы, беспрерывно падающие на нас, все люди не находившиеся на службе или на инженерных работах, крепко заснули положив голову на ближайшие к ним тела убитых французов или русских.
Нет слов для описания храбрости, энергии, быстроты, сметки и хладнокровия генерала де Фальи во время этого памятного дня, и если можно сравнить его с кем-либо, то, сомневаюсь, чтоб кто-нибудь мог превзойти его в этих качествах. Питаю к нему глубокое уважение, и мне известно, что оно разделяется всей бригадой.
Неприятель не переставал стрелять всю ночь, но огонь его ни на одну минуту не остановил исполнения инженерных работ для уширения брустверов и проделания входа в фасе укрепления, противоположном крепости.
55
Лагерь у Мельницы 11 июня/31 мая 1855 г.
Остаток ночи прошел относительно спокойно… Не было возможности перевести раненых в лазареты, за неимением ни одной безопасной дороги. Им были оказаны возможные заботы товарищами.
С рассветом неприятельская батарея открыла сильный огонь против всех укреплений взятых накануне; бруствер горжи нашего редута был уширен, но еще не имел достаточной для защиты толщины и гранаты, хотя уже и редкие, могли его пробить.
Генерал поручил мне устроить некоторый порядок в редуте, чтоб защитить раненых французов и русских от пыли и солнечного зноя, для чего я велел перенести их в казематированные редюиты, которые еще не были разрушены, а убитых поместить в менее годные к жилью и почти вполне разваленные части редута.
В одном из таких мест я нашел более сорока тел русских, которые казалось лежали уже по крайней мере два дня и между и ими оказалось до 20 человек еще живых, укрывавшихся здесь со вчерашнего дня, когда укрепление перешло в наши руки.
Несмотря на неприятельский огонь артиллерии, соединительная траншея с нашими работами в лагерях, могла быть продолжена и была настолько подвинута к вечеру, что дала возможность перенести раненых.
Офицеры и солдаты питались в этот день вчерашними запасами. Недоставало воды и после сильного дневного зноя, все страдали от жажды. Как только открыли узкую соединительную траншею, многочисленный отряд послан был запастись водою в отводном канале у подошвы Сапун-горы.
Днем генерал, мой подполковник и я находились под защитой от солнца в свободной части порохового погреба. При входе я увидел раненого русского, и предполагая, что он также ищет тени, ничего ему не сказал. Через полчаса я нашел этого, раненого уже в глубине прохода и у двери порохового магазина. Так как он не мог идти сам, то я приказал вынести его из погреба, но через два часа снова заметил его в трех шагах от этого погреба. Он притащился сюда с трудом, но без явной нужды, а потому у меня закралось подозрение о его намерениях. Снова я велел вынести его наверх и обыскать… У него оказались в правой руке спички, которые он тер об нечто вроде металлического образка, держа его в левой руке. Возвратившись на то место откуда распорядился взять его, я поднял три незагоревшиеся, хотя и стертые спички… очевидно, что несчастный хотел взорвать нас!.. Рана его не была опасной и хотя нога была размозжена пулею, но он мог рассчитывать на жизнь после ампутации ноги. Предполагая взорвать пороховой погреб, он жертвовал своею жизнью умышленно, без шуму, ради своего Бога и Отечества… в силу долга! Если бы этот темный бедняга солдат не поразил бы меня таким самоотвержением, я может быть отдал приказание расстрелять его… и меня бы не осудили за это!.. но я ограничился арестом и наблюдением за ним до времени, когда можно будет перенести его в лазарет, отобрав у него его реликвии. Они состоят из трех медных пластинок, соединяющихся шарнирами, что позволяет сложить их одна с другой: на внутренней стороне пластинок, покрытых эмалью, рельефно выбиты три сцены из Страстей. Сохраню их и передам по возвращении вам на память о взятии Волынского редута. Почти все русские солдаты носят на груди на шнурке подобную реликвию.